В изумлении я увидел, как наш охранник получил грубый пинок в зад. Он отлетел в угол. Партизан оказался дезертиром из Лорана. Он был обескуражен, потому что американцы обращались с ним как с бродягой.
Мое изумление быстро улетучилось; автомат уперся мне в живот. В то же время второй американец крикнул: «Не сопротивляться! Мой дружок хочет взять твои медали в качестве сувенира». Бессильный от гнева, я дал сорвать с себя Рыцарский крест. Он был со мной с апреля 1941 года.
Второй американец прилично говорил по-немецки, поскольку его мать родилась в Германии. Он сказал мне: «Ради бога, не говорите им, кто вы. С вашими солдатами в тылу обращаются плохо!» Я понял, что он имел в виду, лишь спустя сутки.
Мы поднялись по ступенькам на кладбище и попали под огонь немецких пулеметов. Мы лежали между могилами и ожидали прекращения огня. Прежде чем я успел опомниться, с меня сняли часы и кольца. Я попал в руки настоящих бандитов.
За церковью у меня отобрали деньги, и еще один «джи-ай» взял меня под стражу. Разозлившись, что отобрать больше нечего, он бил меня по спине прикладом своего карабина.
Через некоторое время он успокоился. Когда мы проходили мимо двух перепуганных женщин, стоявших в дверях, я получил еще один удар по спине. Я, спотыкаясь, сделал несколько шагов и повернулся, чтобы получить сильный удар сбоку в голову дулом карабина. Я рухнул на землю. Когда я упал, то услышал протестующие голоса женщин.
Новые удары подняли меня на ноги, и я, шатаясь, пошел через улицу. Крики женщин звенели у меня в ушах. Еще через несколько шагов бандит из армии США толкнул меня в маленький сад. Кровь заливала мне глаза и текла из левого уха. Я уже ни о чем больше не думал. Я увидел перед собой большой куст смородины, в который меня толкали. Значит, это будет мой конец пути! Образ семьи быстро мелькнул у меня перед глазами. Официальный доклад будет звучать так: «Пропал без вести». На самом деле меня убьют и закопают в безвестной могиле!
Когда этот человек поднимал свой карабин, я смотрел на него с горячим презрением. Я его уже больше не замечал, я уже был в другом мире. Вдруг в изумлении я увидел, как его карабин опустился. Он оставил меня с возгласом «Проклятье!» и ушел.
Моим спасителем был молодой лейтенант, матерью которого была немка. В последний момент он вмешался и остановил расправу, учиненную солдатом.
Лейтенант пытался оправдать поведение солдата. Он сказал, что в подобных проявлениях жестокости виновата безответственная пропагандистская кампания кабинетных вояк. Чтобы не запачкать его машину, я примостился на крыле автомобиля. За несколько секунд ветровое стекло стало красным от моей крови, которая попадала на нее, когда мы ехали. Немного проехав, мы остановились у американской колонны снабжения. Там меня передали начальнику колонны с указанием доставить в госпиталь.
Колонна состояла примерно из двенадцати грузовиков и штабных машин. В каждой машине был установлен пулемет, имелось по одному водителю и по два помощника водителя. С изумлением, смешанным с завистью, глядел я на то, как пополняются запасы солдат. Передовой американский отряд состоял из одного танкового и одного пехотного батальона и был построен так, будто собирался на парад. Танк за танком и машина за машиной выстроились вплотную друг к другу на открытом пространстве. Подразделения пополняли свои запасы без принятия оборонительных мер как против наземного, так и против воздушного нападения.
Пять «Тигров», атакующих из леса, разбили бы всю эту боевую группу в пух и прах. Но между Мёзом (Маасом) и границей Германии не было никаких «Тигров». В этой зоне были только измотанные в боях солдаты. Они отступали, раздавленные судьбой. Остановит ли американцев Западный вал? Не думаю, что это возможно. Я знал, что боеспособных дивизий уже не осталось. Западный вал был недостроен, и его уже давно не принимали во внимание.
Действительно, Рур был практически не защищен, и казалось, ничто не могло помешать союзным войскам захватить эту кузницу германского оружия. Один мощный бросок от десяти до пятнадцати дивизий союзников на северо-запад Германии сломал бы становой хребет ее сопротивления и завершил бы войну в несколько недель. Война за Европу была Германией проиграна.
Стоны еще одного раненого немецкого солдата вернули меня к действительности. Он находился в соседней машине и был ранен в живот. Вдруг я увидел руку, махавшую из третьей машины; это был Макс – он был в грузовике, везущем горючее. Пустые канистры служили раненому Максу кроватью. Тем временем набралось около шестидесяти пленных немцев. Несколько парашютистов, около пятнадцати солдат из моей дивизии и бойцы из батальона охранения были распределены по грузовикам.
Колонна тронулась в направлении Намюра ближе к вечеру того же дня. Я внимательно рассматривал дорогу, идущую через поля зерновых культур. Вполне понятно, что у меня возникали мысли о побеге. Удастся ли такая попытка? Я слегка толкнул молодого парашютиста и поделился своей идеей. Тот согласно кивнул и придвинулся ближе к краю машины.
Американцы были осторожны. Каждую машину прикрывал пулемет на идущей следом машине и, кроме того, в каждой кабине сидел американец с автоматом. Значит, только дорога с множеством поворотов, которая проходила через лесистую местность, могла рассматриваться как пригодная для побега. У нас такого удачного случая не было – мы прибыли в Намюр скорее, чем думали. Но мысль о побеге нас не покидала. Мы хотели опять быть на свободе.
В Намюре царило оживление. Мост через Мёз (Маас) был восстановлен американскими инженерами без особых трудностей. Население либо глядело на нас с безразличием, либо вело себя угрожающе. Наша колонна двигалась через центр города и остановилась перед большим зданием, которое, как я потом узнал, оказалось тюрьмой. Оно находилось по соседству с вокзалом, и вокруг него собрались любопытные граждане. Женщины указывали на меня. Я был весь забрызган кровью и производил жалкое впечатление.
Я увидел, как Макса Борнхефта сняли с грузовика и через несколько минут внесли в здание. Партизаны и полицейские приняли его на входе. Зеваки окружили группу. Затем произошло невероятное – раздался выстрел, который превратил граждан в яростную толпу. Дорога ожила под одобрительный свист, радостные возгласы и аплодисменты. Без предупреждения и в долю секунды мой боевой товарищ, с которым я провел вместе так много лет – храбрый солдат и верный друг, – был убит какой-то трусливой и подлой скотиной. Сопровождавшие американцы покачали головой над этой жаждой убийства и отогнали трусливых мерзавцев.
Колонна снова двинулась. Так вот каким предстал плен спустя сутки, проведенные в неволе! Жестоким убийством раненого, истекающего кровью солдата! Ох, какими же наивными парнями мы были всего полчаса назад, прежде чем стали свидетелями того, что произошло.
Наша поездка завершилась во дворе полицейского участка. Участок был в центре Намюра, и я хорошо помню входные ворота. Возле входа стояла старая готическая церковь.
Было темно, когда мы въезжали в ворота. Вход охраняли партизаны. Это был плохой признак. Едва только машины уехали, как молодые надсмотрщики стали на нас кричать и велели построиться. На тех, кто последними слезал с грузовиков, сыпался град ударов прикладами. Я стоял справа и видел, как американец говорил что-то партизанам, показывая на меня. Партизаны закивали и велели мне следовать за ними. Они отвели меня к фельдфебелю, который меня перевязал. Когда это происходило, я слышал, как кричали от боли мои товарищи. Группа партизан избивала группу солдат. Я спросил: «Что происходит? Почему избивают?» Сержант сказал мне, что отбирают тех, кто из ваффен СС и парашютно-десантных войск, и собираются их убить! Затем во дворе раздались выстрелы, и около двадцати немецких солдат были убиты в тот день 7 ноября 1944 года в Намюре. Они погибли не от рук бельгийских солдат, а от рук распаленных молокососов, которые демонстрировали свои красные шрамы, как имевшие большое значение украшения.
