После перерыва выступил генерал Алексеев с длинной речью.
[141] Смысл ее был тот, что наша армия была дисциплинирована, в момент революции в ней был вдохновенный подъем, потом пришли нежелательные элементы, и она развратилась – ясна техника старого генерала и вывод его – идти на те меры, которые предложены генералом Корниловым.
Среди целого ряда военных ораторов выделялся представитель армейских комитетов, в длинной речи возражавший Алексееву и указывавший на то, что разложение у нее было и раньше в армии и что армейские комитеты нужны, как нечто сдерживающее и направляющее.
Перед обеденным перерывом «от истории» говорили Бабушка, Кропоткин и Плеханов. Бабушка (Брешко-Брешковская) всех отчитала: и рабочих, и буржуазию, и интеллигенцию за массу слов и отсутствие дел. Кропоткин призывал к защите России и предложил объявить Россию демократической республикой федеративной, как Соединенные Штаты. Плеханов, как раньше, не понравился мне своей театральностью и французским пафосом. Им единодушно аплодировали. (Мы, н. с.,
[142] обедали с Пешехоновым в «Праге». Он заявил, что Государственное совещание дало правительству больше, чем оно ждало, – моральную поддержку; он был очень мил, хоть и измучен, но так же прост, как всегда, – «михрюдка» настоящий, по словам Полнера).
После обеда сладко пел П. П. Рябушинский, хорошо говорил Бубликов с цифрами в руках. Наконец, разыгрался скандал между двумя течениями казаков: когда представитель фронтового комитета есаул Нечаев стал с кафедры говорить о том, что казачья демократия стоит за фронтовые комитеты, и вообще выступил против Каледина, из казачьей ложи (которая, кстати, помещалась на крайней левой – великокняжеская ложа бельэтажа и соседние с ней, дальше следовал Совет солдатск[их] депутатов, и характерно то, что, когда хлопали одни, причем изредка покрикивали друг на друга; в одной из казачьих лож особенно выделялся Караулов, член Госуд[арственной] Думы, он был весь – внимание, но порой неприлично выкрикивал: «ложь», «клевета», тогда генерал Керенский обратился прямо к нему с призывом к приличному поведению) раздался голос: «Сколько стоит немецкая марка?» Керенский прервал оратора: «Я попрошу того, кто оскорбил в лице эсера Н. русскую армию, назвать себя». В ложе произошло движение, кто-то вышел, тогда Керенский продолжал: «Я думаю, что выражу мнение всего собрания, если назову этого человека трусом», – общее движение одобрения. К барьеру ложи выдвинулась фигура раненого казачьего офицера: «Хоть я и не говорил тех слов, но я вполне к ним присоединяюсь», – рядом с ним появляется виновник скандала. Керенский, дав Н. кончить речь, объявляет перерыв. Волнение. Говорят, что оскорбление бросил темный субъект – Сахаров, организующий контрреволюцию. Казаки и Каледин направляются в министерскую команду. Говорят, что Керенский вызван на дуэль. Раненый офицер усиленно агитирует против Керенского. Наконец появляются министры, и Керенский сообщает собранию, что инцидент исчерпан, потому что, оказывается, «из-за плохих акустических условий» ни он, ни кто другой не услышал, как тот себя назвал (акустика в театре поразительная). Заключительная речь Керенского в печати приведена с пропуском того места, которое заставило многих говорить, что он сошел с ума. Он вдруг, перечислив все трудности, представляющиеся Временному правительству, сказал: «Меня обвиняют в том, что я мечтатель; да, м[ожет] б[ыть], я слишком много верил и мечтал. Вы хотите, чтобы я запер свое сердце, бросил ключ, чтобы я руководился одним холодным рассудком (его прерывают: «Нет, нам нужно ваше сердце! Да здравствует Временное правительство!»). Хорошо, я так и сделаю, – поворачиваясь к буржуазии: – Вы этого хотите? Так я и поступлю. Отброшу веру и мечты, заброшу ключ от сердца», и т. д.
Все собрание всколыхнулось и, встав, как один человек, устроило ему шумную овацию. С. думает, что тут сказалось его бессознательное желание диктатуры, он мечтал, может быть, что ему закричат: «Будь диктатором!» Некоторые прямо утверждали, что он сошел с ума.
27 августа
Говорят, что многие переводят деньги на Минск, Двинск и т. д.,
[143] надеясь, что у немцев они будут цельнее. Пешехонов подал в отставку. Титов говорит, что Временное правительство решило повысить твердые цены на 100 %. Титов и другие товарищи министра тоже подали в отставку. Система Пешехоновских твердых цен для избежания финансового краха (иначе неизбежно падение рубля) встретила упорное противодействие, особенно промышленников.
[144] А Пешехонов не оперся на кооперацию, считая ее не социалистической организацией. Стааль пробирается в министры. Из ничего создал контрреволюционный заговор с великими князьями, а теперь их всех выпускают за границу. Некоторые черточки в нем мне очень не понравились: на обеде в «Праге» 15-го с Пешехоновым он все говорил, что и министры во Франции сваливаются на продовольствии, и все это с неприятным смешком. Потом про друга своего Керенского сказал, что он колебался, открывать ли собор, и что когда он (Стааль) ему сказал, что Константин Великий открывал, он решил открывать, но не открывал.
Сегодня произошло нечто необыкновенное. Днем С. сообщили по телефону, что Корнилов предъявил Временному правительству ультимативные требования, в которые было включено и то, что он имеет право назначить всех министров. Его требования были переданы Владимиром Николаевичем Львовым, которого Керенский немедленно арестовал и по телефону известил Корнилова, что он смещен из Верховного Главнокомандования. Временное правительство все подало в отставку, чтобы дать свободу действий Керенскому, который должен составить Директорию из 12 лиц (Филатьев утверждает, что число лиц еще не установлено). Корнилов идет якобы с кавалерией на Петербург, он опирается на офицерство, по другой версии, на Петербург идет генерал Крымов с казаками, и под Петербургом стоят две кавалерийские дивизии. Пешехонов не уходит из-за момента. Вчера Корнилов сместил Верховского и назначил князя Долгорукова, а сегодня он (Верховский) этому не подчинился.
[145] Боится выступлений большевиков и черносотенцев, которые ведут погромную операцию, и каким-то образом исчезает.
[146]
