Большинством всех голосов против Филатьева все же решено было ждать до утра 28-го замены 56-го – 192-м полком. Юнкера хотели сами взять Кремль и чтобы удержать их и уже сорганизовавшихся офицеров, Рябцов решил ехать к ним для предотвращения выступления; послали с ним и Филатьева. Они до 7 часов утра обходили и убеждали. Настроение было очень повышенное, раздавались резкие обвинения против Рябцова. В Манеже, например, юнкера 6-й школы кричали: «Нам не дали, пробуйте, подлецы, сами». Наконец убеждения подействовали, и они обещали подчиниться дисциплине. На следующее утро в 11 часов, согласно постановлению, 56-й полк не вышел, и оказалось, что «верный» 192-й полк наполовину перешел к большевикам, а наполовину нейтрален.
28-го было наконец принято решение занять Кремль, и Рябцов, который раньше убеждал юнкеров не выступать, потому что нет сил и «мы можем быть разбиты», тут стал их убеждать, что взять Кремль очень легко. Их же настроение к этому времени уже упало. 28-го вечером Рябцов по телефону объявил Кремлю ультиматум. Но тут у Военного ревкомитета появится уже новый тон. Ультиматум состоял в том, чтобы через 15 минут открыли ворота, туда войдут юнкера, а солдаты сдадутся, в случае несогласия он грозил пушкой. 15 минут затянулись на всю ночь до утра 29-го. («Страшно сделать первый выстрел по своим», – объяснил Филатьев). К утру юнкера вошли. Оружие было сложено, хотя там и оказалось не 3, а 8 рот, так как большевики раньше поставили условием снятие кордона и подтянули за это время туда войска.
Из пулеметов оказалось расхищено еще до восстания 350 штук, причем многие из них действуют в Петербурге. Вдруг в Думу приезжает офицер и кричит: «Кремль не взят, наших избивают!» Оказалось, что Кремль-то взят, но не через Николаевские, а Троицкие ворота, но по Тверской начались провокационные выстрелы. Сперва из Кремля позвонили: «Сдают оружие», потом произошла заминка и вдруг звонят: «Юнкеров убивают» – когда юнкера окружили сдавшихся, по ним стали палить из пулеметов из окон – произошло это от «нераспорядительности» начальства. По словам Филатьева, было убито 15 юнкеров, тогда и они стали расстреливать и убили тоже 15 человек, но по газетной передаче и, по словам Стааля, был убит один юнкер, а юнкера расстреляли тут же 101 человека – огромная ошибка. 8 рот и 40 пулеметов сдались. После этого был назначен срок сдачи генерал-губернаторского дома – большевики все тянули. С другой стороны, приказ взять отдавался, но не выполнялся. Либо Рябцов бесталанен, либо изменил и сознательно так действует – это поддерживает деятельность революционной группы офицеров, которые хотели добиться анархии. Приказы во всяком случае замедлялись преступно. После ультиматума о сдаче генерал-губернаторского дома Ногин и другие явились в Думу. Комендатура была поставлена настолько плохо, что большевики проходили без проверки, а своим чинили препятствия. Юнкера хотели взять Ногина и других на штыки, их едва уговорили, и они потребовали, чтобы при переговорах присутствовали их представители и казачьи тоже. Переговоры ясно показали растерянность большевиков и готовность сдаться. Ультиматум: разоружение восставших войск, Красной гвардии, арест и суд над Военным революционным комитетом и над всеми виновными. Они обещали ответить по телефону. При выходе у дверей кабинета их окружили возбужденные офицеры и юнкера. Руднев вынул револьвер и отправился провожать большевиков, пригрозив, что, в случае покушения на них, он тут же застрелится. По телефону большевики сообщили, что согласны на все условия, кроме ареста Военного революционного комитета, так как масса этого не допустит. Медлительность дала им силы. Единственной разумной операцией за это время был набег на Ходынку и похищение там двух орудий, причем были сняты замки со многих орудий, но не со всех. Операцию эту произвели 50 казаков и 100 юнкеров.
Постепенно к большевикам стали присоединяться полки и красногвардейцы и уже они сами стали диктовать условия, на которые Комитет общественной безопасности не соглашался, потому что военная власть заявила, что справиться с большевиками ничего не стоит – это дело нескольких часов, а между тем шла постепенная изоляция Думы от Москвы. У них создавалось впечатление, что их, эту кучку гласных, членов управы и Комитета общественной безопасности никто не поддерживает. То же впечатление было у войсковых частей: «За кого мы сражаемся? Мы потому с вами, что хотим поддержать порядок в Москве, а выходит, что мы поддерживаем какую-то кучку лиц». Никто не шел на помощь. Патронов не было. Их еще удалось захватить налетом. На день приходилось 25 000–30 000 патронов, а на последний день осталось 15 000. Говорили, что у Сухаревой башни продают патроны и винтовки; Дума посылала туда людей и много денег, но покупать не удавалось или очень мало. Даже казачьи офицеры стали говорить: «Мы отрезаны и должны погибнуть». Представитель «Викжеля» вдруг заявил, что у него есть резолюция петроградская, хотя он входил от московского узла; эта резолюция гласила, что «Викжель» постановил не перевозить войска, а между тем вести о прибытии войск, приходившие ежедневно, оказывались ложными и создавали ужасное настроение. Наконец, представитель «Викжеля» исчез и сообщил по телефону, что выходит из Комитета общественной безопасности, но желает быть посредником переговоров. Так как Комитет общественной безопасности считал, что переговоры о мире должен вести командующий войсками, то его направили в Александровское училище. Военное начальство на заседании Комитета общественной безопасности вдруг заявило, что не уверено в победе без патронов и подкрепления, тем более что «не нам решать, какое правительство». «Викжель» требовал «социалистического министерства» и тогда обещал пропускать войска и настаивать на роспуске Военного революционного комитета, а если не согласятся на такое министерство, то войска не будет. Комитет общественной безопасности и на это согласился, хотя Филатьев и доказывал, что это насилие. Бурышкин протестовал и уклонился от баллотировки. Гар, представитель «Викжеля», поехал в Военный революционный комитет. Они согласились сдаться; тогда, с их согласия, Гар поехал к командующему войсками, потому что трудно было сразу приостановить бойню и стянуть войска. Рябцов тоже согласился на перемирие. Точные условия не были выработаны, и Рябцов даже ничего не сообщил об этом Комитету общественной безопасности. Перемирие было нарушено большевиками – они стреляли с колоколен в Кремль. Военные утверждают, что все условия соблюдали. Для заключения мира надо было ехать к Военному революционному комитету – это было очень тяжело. Поехали Руднев, председатель Почтово-телеграфного союза Войцехович, Шер, Филатьев и другие. Когда садились в автомобиль, Гар, который должен был сопровождать их, исчез, и они поехали одни, без пропуска, рискуя жизнью. К двум часам приехали. Там были: Муралов, Спидович, Кушнер, присутствовали меньшевики и «Викжель». Тон вызывающий, но чувствовалось, что они, имея силы, не могут с ними справиться. Они прямо говорили, что не согласны на прежний ультиматум, потому что за ними теперь есть сила, утверждали, что Комитет общественной безопасности затягивает перемирие и обманывает. Они соглашались создать в Москве новый комитет из представителей Думы, Советов и партий, а когда их спрашивали, будет ли тогда распущен Военный революционный комитет, они отвечали: «Ни за что, потому что для масс это неприемлемо». Им доказывали, что тогда возгорится новая борьба между двумя комитетами, так как в новом коллективе большевики будут в меньшинстве. Второй пункт вызвал большие споры, это «суд над виновниками вооруженного восстания». Они требовали, чтобы его не вписывать в условия. Им говорили, что если они считают виновником Думу, то чего же им бояться – Дума согласна, но они все-таки не соглашались. Говорили до 9 часов и договорились по главным пунктам, а по тем, в которых сомнение, должны были решить посредники нейтральные, их решение должно было быть обязательно для сторон. Пока шло совещание, автомобиль думцев был захвачен большевиками, и их доставили обратно на большевицком автомобиле, двоих же обещали подвезти после, но так и не привезли. В 12 часов (ночи) переговоры были прерваны большевиками, которые выдвинули новое условие: вся власть Советам. В это время в Думе погасло электричество, и началась паника, всех охватила мысль, что сейчас будет расстрел. Скоро электричество загорелось, но переговоры прекратились. Налет броневика на Скобелевскую площадь оказал моральную поддержку. «Викжель» окончательно исчез. Силы и патроны таяли. Мерилом настроения был комендант Кремля Мороз, очень бодрый, но накануне сдачи он заявил: «Борьба окончена». Кольцо все сжималось. Очень трудно было сообщение Думы с Кремлем – обстреливались Иверские ворота, и тут до последнего дня военные не догадались ни канавку вырыть, ни щиты поставить. Доклад С. Маслова о Петербурге внес еще большее разложение. В среду или вторник Рябцов вызвал в Александровское училище и поставил вопрос, что делать: «Вы нам не помогли, не послали за поддержкой» и т. д., закатил истерику. А между тем за поддержкой посылали, и из Вязьмы шли гренадерские части – в них не было веры. В Тверь послали за юнкерами. Из Петербурга посланные часто не возвращались.
