Я не стану женщиной, которой по приказанию мужа вырвут все зубы или которую упрячут под замок, как бедную тётю Анну. Я не стану тратить жизнь на вилки для рыбы. Я не подчинюсь ни одному мужчине.
На её лице читался вызов. Молодость может быть прелестной, но пожилые люди тоже бывают по-настоящему красивы. Каждая морщина, каждая складка, каждая тень на лице сестры Моники Джоан говорили о её характере, силе, храбрости, величии и весёлости.
– Вы несколько раз упомянули, что тётю Анну заперли, – сказала я. – Что произошло?
– Это чудовищная история, дорогая моя. Тётю Анну, сестру моей матери, упекли в сумасшедший дом, потому что она надоела мужу.
– Не может быть! – воскликнула я.
– Не смей обвинять меня во лжи! Если вздумала грубить, лучше сразу же уходи.
Брови её приподнялись, ноздри раздулись – просто воплощение оскорблённого достоинства, хотя мне казалось, что она скорее играет.
– Ну бросьте, сестра, вы же понимаете, что это такое выражение! Что случилось с тётей Анной?
Она хихикнула, словно девчонка, которую застали за шалостями. Но лицо её тут же стало серьёзным.
– Тётя Анна, милая тётя Анна. Любимая моя тётушка. Такая красивая, мягкая, она так нежно смеялась. Когда она приходила, то непременно шла в детскую, чтобы побыть и поиграть с нами. Мы все её обожали. И вдруг она пропала.
Сестра Моника Джоан сидела совершенно неподвижно, глядя в окно. На улице было солнечно.
– Слишком ярко, дитя моё, – простонала она. – Задёрни занавеску.
Я повиновалась, а когда вернулась на своё место, увидела, что она прикладывает к глазам платок.
– Мы больше никогда её не видели. Когда мы спросили мать, она только сказала: «Тише, дети, мы об этом не говорим». Мы все ждали, что тётя вернётся и поиграет с нами, но этого так и не произошло.
Она глубоко вздохнула и оперлась подбородком о руку, глубоко задумавшись.
– Бедная, бедная женщина. Она была совершенно беспомощна.
– А потом вы узнали, что произошло?
– Да, много лет спустя. Муж разлюбил её и возжелал другую, поэтому пустил слух, что она сходит с ума. Возможно, он дурно с ней обращался, возможно, постоянные обвинения действительно повлияли на её психику и она начала сомневаться в собственном душевном здоровье. Мы не знаем. Свести кого-то с ума не так уж и сложно. Со временем ему удалось убедить двух врачей подписать бумаги, подтверждающие, что она неизлечимо больна. В те дни это было просто. Возможно, это были его дружки. Наверное, им заплатили. Не думаю, что её когда-нибудь нормально обследовал хоть один беспристрастный психиатр. Её муж сам выбрал медиков, и документ вступил в силу. Её заперли в сумасшедший дом, где она и прожила до самой смерти. Она умерла в 1907-м.
– Это одна из самых жутких историй, что мне доводилось слышать, – сказала я.
– Она не уникальна. Для богатых мужей это был верный способ избавиться от нежеланных жён. За пребывание в сумасшедшем доме приходилось платить, конечно, но для состоятельного человека это не проблема. По прошествии некоторого количества лет он мог спокойно развестись. Всё просто!
– Неужели женщине было не к кому обратиться?
– За неё мог вступиться отец или брат, и так иногда и происходило. В этом плане имелись и свои сложности. Но к тому моменту мой дед, отец Анны, уже умер, а в семье не было сыновей, только дочери. Так что бедняжку некому было защитить.
– А мать или сестра не могли вступиться?
– У женщин не было права голоса. Так продолжалось веками. За это мы и сражались! – Глаза её сверкнули, и она ударила кулаком по столу. – Женская независимость. Свобода от мужской тирании.
– Вы были суфражисткой? – спросила я.
– Ха! У меня на подобное не было времени. Суфражистки совершили величайшую ошибку в истории. Они стремились к равенству. Им надо было сражаться за власть!
Драматическим жестом она смела со стола карандаши, бумаги и блокноты.
– Когда я заявила, что стану медсестрой, всю семью охватила паника. Слышала бы ты этот скандал. Было бы смешно, если б не было так серьёзно. Отец запер меня в комнате и угрожал продержать там всю жизнь. Потом он попытался объявить меня сумасшедшей и запереть в дурдоме, как бедную тётю Анну. Но времена были уже не те. Женщины начали разрывать свои цепи. Многие пошли по стопам Флоренс Найтингейл. Я писала мисс Найтингейл, когда сидела в заточении в отцовском доме. Тогда она была уже старушкой, но очень могущественной. Она обратилась к королеве Виктории. Не знаю уж, что произошло, но меня выпустили. Бедная моя кроткая мать так никогда и не оправилась от этого шока. Мне было тридцать два, когда я наконец вырвалась из плена и начала работать. Тогда началась моя жизнь.
Прозвенел колокол ко всенощной.
Сестра Моника Джоан прикрепила чёрный покров к белому чепцу и хитро мне подмигнула:
– Отца хватил бы удар, если бы он увидел меня монашкой. По счастью, он умер в один год со старой королевой. Передайте молитвенник, дитя моё.
Сборник лежал на полу вместе с остальными предметами сброшенными со стола. Я всё собрала и протянула ей книжечку.
– Ну что ж, – сказала она, насмешливо улыбаясь. Голова её была высоко поднята, брови высокомерно изогнуты. – Ну что ж!
Сестра Моника Джоан совершенно не вызывала жалости. Очевидно, что она будет сражаться до конца. Если ей не хочется смотреть на сестёр, она сядет к ним спиной, а если они недовольны, это их проблемы.
После вечернего обхода мы принялись за ужин. Еду мы готовили себе сами, поскольку возвращались в разное время. Выглядели мы неважно, особенно Чамми, которая совершенно не умела пить, но весь день утверждала, что её подкосил грипп. Кроме того, её терзало чувство вины, поскольку она должна была дежурить первой, а вместо неё на вызов в три часа ночи отправилась Синтия. Мы расселись вокруг кухонного стола, поедая сэндвичи с ореховым маслом.
– Всё пропало, – прошептала я, опасаясь, что нас услышит кто-то из сестёр.
– Что?
– Украшения пропали! Все. В ящике пусто.
Трикси посмотрела на меня с сомнением:
– Ты вообще уверена, что они там были? Мы-то сами их не видели. Может, тебе всё приснилось? Сестра Евангелина не зря зовёт тебя Мечтательной Мушкой.
– Ничего мне не приснилось! Говорю же, они там были, а потом исчезли.
– Видимо, она их перепрятала. Вот ведь старая…
– Так, не начинайте, – прервала её Синтия. – Мне уже надоели ваши детские ссоры. Хватит.
– Присоединяюсь к вышесказанному, – простонала Чамми. – Бедная моя головушка сейчас напоминает остывший пудинг на сале, который снова разогрели для слуг. Я не ослышалась, ты сказала, что украшения исчезли?
– Да.
– Ничего себе!
