Но все страхи оказались напрасными – и буквально накануне Нового года меня обрадовали вестью о том, что городская и краевая администрации договорились между собой о передаче художественных мастерских из муниципальной собственности в краевую, и теперь художники могут работать спокойно.
Значит, и мы с Валериком можем больше не волноваться. Ура!..
Но ничто не проходит бесследно. От всех пережитых волнений в новогоднюю ночь у меня случился инсульт. Кондрашка. Удар. Отнялись ноги, нарушилась речь. И я стал таким же беспомощным, как и мой Валерик. Даже более беспомощным, чем он. Потому что Валерик с возрастом научился неплохо следить за собой, одеваться и умываться, готовить еду, прибираться в мастерской, помогать мне во всех делах по хозяйству. Я даже отпускал его в магазин за продуктами – и ни разу с ним не случилось никаких происшествий. Но как он будет жить дальше? Ведь теперь-то придется не мне за ним, а ему за мной ухаживать и присматривать. Я же без посторонней помощи не могу даже до туалета дойти.
Сын Вячеслав, который давно уж сменил гнев на милость, купил для меня замечательное американское кресло-каталку со всякими рычагами и прочими прибамбасами, так что вскоре я смог продолжать заниматься живописью. Постепенно мы с Валериком приспособились к новой жизни – и ведь как-то опять научились справляться! Поначалу сердобольные дамы из районной администрации уговаривали меня отдать Валерика на попечение органов опеки, но я – ни в какую.
– Только через мой труп, – сказал я как бы полушутя, но они приняли мои слова всерьез и больше не возвращались к этому вопросу.
И вот мы живем вдвоем, старый да малый, два инвалида, два лишних, никому не нужных человека, связанных любовью к живописи и друг к другу. Наши мольберты стоят рядом – и мы соревнуемся с Валериком: кто же из нас двоих сможет вернее и ярче отразить всю волшебную прелесть этого жестокого и чудесного мира. Я горжусь Валериком – он с каждым днем пишет все лучше и лучше.
А на днях в нашу мастерскую заглянул один богатый чудак-бизнесмен, москвич, любитель искусства и даже коллекционер, оказавшийся в Кырске по делам. Позднее уже я узнал, что он пришел по наводке моего сына Славика, который уговорил его купить у меня хоть что-то, лишь бы поддержать «бедного, но гордого старика» (то есть меня).
Загорелый и статный господин, назвавшийся Львом Львовичем, не снимая кожаного пальто прохаживался по мастерской и разглядывал мои работы, ласково приговаривая: «Так-так… интересно… очень интересно…» – но я видел по его скучающим глазам, что ему вовсе не интересно и смотрит он лишь из приличия.
– А это что такое? – остановился он вдруг возле небольшого холста, на котором яркими, даже аляповатыми красками был изображен натюрморт – яблоки, груши и виноград.
– Это мой внук балуется, – снисходительно улыбнулся я, подъехав на своем кресле к натюрморту. – Я ему разрешаю. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. Ему скоро четырнадцать, но он совсем еще как ребенок…
– Это я! Я! Я! – воскликнул подскочивший к нам Валерик. – Моя калтина!
– Ты сперва букву «эр» научись выговаривать, – строго заметил я ему. – Не встревай в разговор взрослых!
– Моя калтина, – обиженно повторил Валерик, отвернулся и заплакал. – Моя-а…
– А мне нравится, – сказал Лев Львович. Он растерянно улыбнулся и повторил: – Я серьезно, мне очень нравится. Нет ли тут еще его работ?
– Есть, конечно, – слегка обиженно сказал я. – В том углу – целая полка.
– Можно посмотреть?
– Да ради бога… Валерик, покажи гостю свои работы!
Валерик аж подпрыгнул от радости. Он засеменил в угол мастерской на своих косолапых ножках, как паучок – и уже через несколько секунд выставлял перед Львом Львовичем одну за другой свои картины. Это были натюрморты, пейзажи и даже один автопортрет, с которого сам Валерик смотрел – словно выглядывал в окно – улыбающийся, с приоткрытым ртом и раскосыми глазами.
– Какая прелесть… – восторженно произнес Лев Львович, разглядывая эту детскую мазню почти с такой же счастливой улыбкой, какая не сходила с лица Валерика.
– Это я, я, я! – горделиво повторял Валерик, брызгая слюной и стуча кулачком в грудь, как обезьяна. – Моя калтина! И это – моя калтина!
– Вам и впрямь это нравится? – спросил я, не в силах скрыть огорчения от того, что мои, куда более профессиональные работы оставили гостя равнодушным.
– Да, конечно! Уж поверьте, я знаю толк в живописи, – торопливо, как на экзамене, заговорил вдруг Лев Львович. – Ведь по образованию я искусствовед, да и сам рисовал когда-то… А бизнесом занялся не от хорошей жизни. Талант вашего внука очевиден! Он бросается в глаза! Неужели вы сами этого не понимаете?
– Ну, почему же… – замялся я. – Понимаю, конечно. Значит, вас заинтересовали его работы?
– Даже очень! Я непременно хочу купить – вот эту, эту и вон тот автопортрет… если, конечно, автор не против.
– Он не против, – усмехнулся я. – Еще бы он был против. – Я купил бы все его картины, – сказал Лев Львович, – они украсили бы мою московскую коллекцию… Но, к сожалению, с собой у меня не так уж много денег. – И он назвал фантастическую сумму, которую готов был тотчас же выложить нам за три особенно понравившиеся ему картинки. – Вас это устроит?
У меня отнялся язык, я лишь молча кивнул – таких денег сам я не получал никогда, даже в лучшие свои времена.
Вот уж не думал, что вся эта история закончится именно так. То есть для Валерика настоящая жизнь только начинается, но и я теперь могу быть спокоен. Самолюбие мое недолго страдало, я быстро утешился успехом внука и смирился с перспективой, что отныне Валерик станет моей опорой и даже моим кормильцем. Так что я смело смотрю в будущее и не боюсь нищеты и смерти. Валерик – моя жизнь и мое бессмертие. Живи вечно, мой мальчик, не умирай.
Январь 2008 года.
Красноярск.
