– Паспорта – нет…
– А имя?
– Шурик…
– Шу-урик. Ты ведь уже немолодой мужик… сколько тебе?
– Не помню… за пятьдесят, наверное…
– Вот видишь! Ты мой ровесник! Тебе о душе пора думать, а ты – хулиганишь…
– Кто хулиганит?
– А листовки – зачем? Разве это не хулиганство – людей понапрасну пугать?
– Листовки – не хулиганство. Да что с вами говорить! Вы все равно не поймете…
– Так, может, ментам тебя сдать? Уж они-то наверняка поймут!
– Нет, зачем же… не надо меня сдавать! – разволновался Шурик, не раз, вероятно, сталкивавшийся с сотрудниками милиции. – Я больше не буду… честное слово!
– Нет, ты точно – как маленький, – хмыкнул я, ловя вдруг себя на мысли, что встреча с этим «террористом» меня взбодрила, отвлекла от собственной депрессухи. – И куда ты сейчас?
– К себе… – Он пожал плечами, не желая распространяться более подробно о месте своего проживания.
– В подвал, небось… или на чердак? А может, на чужую дачу потащишься? Угадал я, скажи?
– Да вам-то какая разница?
– А выпить не хочешь?
– Это в честь чего? – насторожился он.
– Да просто так. Настроение у меня хорошее, – соврал я. – Ты чуешь, как пахнет весной? И на душе – весна! Хочется то ли влюбиться, то ли повеситься… Пошли, брат Шурик, хлопнем по стаканчику – за наше знакомство!
– Странный вы человек…
– А ты – не странный? Пошли, террорист!
Минут через двадцать Шурик был уже пьян – захмелел очень быстро, с первого же стакана. Вероятно, развезло его с голодухи. Пили мы в ближайшем привокзальном павильоне, я взял бутылку водки «Сибирский алмаз» – между прочим, фирменный напиток моей Галочки, вернее, ее компании «Алк-Саян», на закуску – корейский салат из пряных овощей, нарезку копченой колбасы и лаваш. Смотрел на жадно жующего Шурика – и лицо его мне казалось отдаленно знакомым: круглое, курносое, глазки-пуговки… Может, раньше встречались?
– Ты вообще-то местный? – спросил я его, когда мы выпили по второй.
– Коренной! Здесь родился, учился, женился, развелся…
– А в какой школе учился?
– В десятой… а что?
– Я тоже десятую кончал. Может, помнишь меня? – оживился я. – Вадим Цветков – помнишь?
– Не-а… уж извини… я вообще мало чего помню. Даже свою жену бывшую встретил как-то на улице – и не узнал. Она мне – привет, Шурик! А я – пардон, мадам? Не узнал…
– А мне кажется, я тебя помню по школе, – продолжал я настаивать. – Ты в параллельном классе учился. И в пионерском лагере я тебя встречал… точно! Ты еще по ночам страшные истории любил рассказывать – здорово у тебя получалось! Фантазия с детства была богатая. Как начнешь врать, так не остановишься…
– Может быть, – неуверенно произнес Шурик. – Извини, брат, но столько лет прошло. Школа… лагерь… все это было так давно… совсем в другой жизни… Та жизнь давно накрылась медным тазом!
– А я только воспоминаниями и живу, – признался я.
– Ты случайно стихов не пишешь? – Похоже, он совсем перестал меня бояться.
– Нет, я пишу прозу. Рассказы, повести… Может, читал?
– Да нет, не приходилось… Какой из меня читатель! И все же, ты странный, – пьяно улыбаясь, сказал Шурик. – Меня все обычно сторонятся, брезгуют… А ты…
– Я почти такой же бомж, как и ты, – перебил я его. – Скажи лучше, зачем ты расклеиваешь эти дурацкие листовки?
– Так и знал, что ты меня для этого сюда затащил! – И Шурик подозрительно прищурился. – Может, ты все-таки мент? Или эфэсбэшник?
– Нет, – сказал я устало, – разве я похож на мента? И, тем более, на чекиста?
– А разве я похож на террориста?
– Не похож.
– Ну, вот видишь!
– Но ты же не террорист… Или – что?
– А то. – Шурик быстро оглянулся по сторонам, словно боясь, чтобы нас кто-нибудь не подслушал, склонился ко мне – и заговорил торопливым шепотом: – Если хочешь знать, меня чеченцы завербовали…
– Врешь! Не верю!
– Ты тише, тише… Не хочешь – не верь. Завербовали, чтобы я помог им взорвать плотину ГЭС… У них все уже готово для этого…
– Но ты-то, зачем ты им нужен?
– У меня лицо славянское, – и Шурик расплылся в широкой славянской улыбке, обнажив беззубый рот. – Им такой, как я, очень нужен – чтобы не вызвать подозрения… Понял?
– Все равно, не верю!
– Да тише ты… А то я сейчас уйду…
– А если я ментов позову?
– Пока ты их позовешь, я слиняю… – Шурик снова оглянулся. – Да ты ведь и не позовешь…
– Почему?
– А я тебя просек. Такие, как ты – не зовут ментов… У тебя ведь душа жалостливая… и совестливая… я угадал?
– А у тебя? У тебя – есть совесть? И жалость к невинным людям, которых ты собираешься погубить?.. если не врешь, конечно!
– В этом мире нет невинных, – неожиданно суровым голосом произнес бомж. – Все виновны. И каждый достоин смертной казни. И я в том числе. И ты. Никто из нас не избегнет кары. Этот город обречен. Я его ненавижу, этот лживый город. Здесь никто никого не любит и не жалеет. Казни достойны все – и бедные, и богатые. Они одинаково отвратительны мне… и я всех их приговорил.
– Ты, конечно, шутишь? – с тревогой посмотрел я на него. – Ну а в чем же повинны, к примеру, дети?
– А ты будто не знаешь, какими жестокими они бывают, эти деточки, эти невинные ангелочки, эти благоуханные «цветы жизни»? С каким наслаждением они отрывают у мух крылышки! А с каким жадным любопытством они сбрасывают с балкона кошек – чтобы проверить, встанут ли те на лапы… А вспомни – в том же пионерском лагере – как эти славные детишки забивали палками насмерть невинную змею, простого ужа… или как во дворе пацаны обливали бензином крысу – и поджигали ее… помнишь, как она металась по двору? Ты же так хорошо все помнишь! Ты же хвастался, что живешь только прошлым!..
– Я стараюсь помнить только хорошее, – пробормотал я.
– А я стараюсь помнить плохое, – сказал Шурик. – И я знаю, что каждый человек – виновен, и каждый достоин смертной казни…
– Да ты просто болен…
– Нет, я здоров! Я здоров! Это ты – болен гнилой жалостью к самому себе… думаешь, я не вижу? Ты думаешь только о себе! О себе, любимом и ненаглядном! Ты не хочешь даже на секунду задуматься о чужом несчастье… и я тебе сейчас интересен, как экзотический экспонат, в тебе нет ко мне ни капли жалости…
– Откуда ты знаешь?
– Да я вижу, вижу! Я для тебя – причудливое насекомое, вот ты и рассматриваешь меня, и слушаешь мои бредни… а сочувствия, понимания – в тебе нет ни капли! У-у, как я ненавижу таких как ты – добреньких, тепленьких, безразличненьких… Как я вас всех ненавижу! Как я буду вам мстить – за таких, как я! Нас полным-полно, а вы нас и замечать не хотите! Мы для вас хуже бездомных собак! Ну да ничего… скоро вам отольются наши слезы!
