Народу собралось много – на двух автобусах и на своих машинах приехали почти все друзья и сослуживцы, коллеги по бизнесу и даже конкуренты. В черном брючном костюме и темных очках стояла его бледная жена Нина, поддерживаемая под локоть его верным другом Денисом. На пухлых губах Нины чуть мерцала специальная темная траурная помада, а высокий загорелый лоб Дениса пересекала скорбная траурная морщина. Сам Денис был похож на перезрелого херувима – широкололицый, щекастый – и выражение скорби ему давалось с трудом.
Когда открытый гроб поставили возле разверстой могилы, Денис откашлялся и произнес глухим проникновенным баритоном:
– Дорогие друзья… Сегодня мы провожаем в последний путь нашего друга, коллегу, товарища, замечательного человека – Дмитрия Сергеевича Воропаева. Коварная и внезапная смерть подкосила его в расцвете сил и творческих замыслов. В свои сорок лет он был на пороге новых свершений, его карьера сулила ему неслыханные успехи. Поверьте мне, как его однокашнику и другу детства – эта звезда погасла на взлете! Дима прошел тернистый путь, он искал себя поначалу в искусстве – и добился на этой стезе немалых успехов. Многие из нас помнят и ценят его как талантливого художника. Его картины можно было увидеть на краевых и республиканских выставках, о нем писали в центральной и зарубежной прессе. У меня дома на почетном месте висит одна из его замечательных картин – городской пейзаж, окутанный лирической дымкой. Он был членом Союза художников, но живопись его не удовлетворяла. И в последние годы Дима круто повернул свою судьбу – он занялся благороднейшим бизнесом, посвященным продлению жизни людей. Я, как врач и его друг, горжусь тем, что был рядом с ним на этом нелегком пути. Одним из первых в России Дима стал внедрять крионику – замораживание человеческого тела для последующего его оживления. Он основал наш центр «Возрождение», привлек меня и других специалистов, нашел инвесторов и клиентов. Ведь не секрет, что именно недостаток финансовых ресурсов не позволяет пока широко внедрить крионику в России. Но Диме это удалось! И надо ж так было случиться – трагическая ирония судьбы! – человек, призванный воскрешать других людей, сам не смог уберечься от внезапной смерти. Если б знать, если б только знать… – Денис помотал головой, прижал руку к горлу, с трудом сдерживая подступившие рыданья. – Если б мы знали, что ему грозит смерть, мы непременно подвергли бы его самого криостазу, то есть заморозке – и сохранили бы драгоценное тело друга для дальнейшего воскрешения… Но в последние дни он находился на даче, был совершенно один, работал, просил, чтоб ему не мешали, чтобы никто не приезжал… И вот – надорвал свое сердце, переутомился – и умер во сне… А когда мы, вдова Димы Нина и я, его друг детства, когда мы, обеспокоенные, примчались к нему на дачу, он был уже более суток мертв… Как это горько! Как больно! Прощай, дорогой товарищ! Мы никогда тебя не забудем! И мы клянемся, что продолжим начатое тобой благородное дело!
Денис умолк, горестно опустил голову. Потом посмотрел на присутствующих:
– Есть еще желающие что-то сказать?
– Достаточно… —
Хватит…
– Ты уже все сказал…
– Мог бы и покороче, – буркнула ему в спину Нина.
– Что? – встрепенулся Денис.
– Ничего, проехали. Болтать надо меньше.
– Так ведь я же!.. – бормотнул Денис, но Нина его перебила:
– Да ладно, не бери в голову. Закругляться пора.
Денис разволновался, вспотел, достал платок и вытер свое одутловатое лицо.
– Что ж, друзья, – сказал он, – будем прощаться с покойным…
Потом гроб закрыли, завинтили дубовую крышку – и опустили Дмитрия Воропаева в чрево земли. Денис наклонился, взял горсть сырой глины, бросил сверху. За ним последовали другие. Потом хмельные работяги быстренько закопали могилу, подровняли холм, установили временный дубовый крест, прислонили к нему большую фотографию усопшего. Через минуту могила была густо покрыта венками и живыми цветами. А еще минут через пять печальная церемония завершилась – и кортеж из автобусов, мерседесов и бумеров плавно отправился на поминки.
Только одна женщина, которая до этого незамеченной стояла чуть в отдалении, подошла ближе к могиле. Она не имела отношения к центру «Возрождение», не являлась и родственницей покойного. Но ею двигало не праздное любопытство – Дмитрий Воропаев был ей хорошо знаком.
Невысокая, хрупкая, худощавая, лет сорока, она казалась человеком не от мира сего. На ее бледном скуластом лице блуждала слабая отрешенная улыбка, а ее светло-серые глаза освещали это лицо неярким живым светом. Одета она была в старомодное блеклое синее платье ниже колен и в черный жакет-безрукавку ручной вязки, обута в разношенные голубые кросовки и белые носки. Ее можно было бы принять за бомжиху, если бы не чистая, хоть и заштопанная одежда и чистые, только что вымытые волосы, которые вздымались над ее головой каштановым пухом, светящимся на фоне закатного солнца.
– Вот и встретились, Митя, – сказала она, обращаясь к мужчине на фотографии, искоса перехваченной черной лентой. – Вот и встретились… А ведь двадцать лет прошло!
Она положила возле фотографии букетик простых полевых ромашек, потом повернулась и пошла к себе – в дальний угол кладбища, где в стороне от центральной аллеи, совсем на отшибе, возле старой кладбищенской стены, стоял неприметный вагончик. В таких вагончиках на стройках работяги обычно устраивают перекуры, прорабы проводят летучки, планерки и прочие толковища, на которых густой мат перемешан с табачным дымом. Точно в таком же вагончике жила эта странная женщина. И не просто жила. Это был ее, так сказать, офис, ее резиденция, навещали которую, правда, очень мало кто и очень редко.
На наружной стене вагончика, возле двери, висела голубая табличка с аккуратной надписью, выведенной хозяйкой собственноручно белой масляной краской:
Музей «Божья нива»
Директор – А. И. Черных
Анна Ивановна Черных – это она. Хозяйка кладбищенского музея.
Достала из кармана жакета ключ, отперла висячий замок, переступила порог своего жилища. Другого дома у нее не было. У нее не было никого и ничего. Включила свет. Огляделась. В красном углу под иконой Спасителя чуть теплилась лампада. На маленьких окнах (всего – три окна) были задернуты ветхие, но чистые тюлевые занавески. В дальнем углу, за шкафчиком, стоял топчан, застланный одеялом. В правом углу стояла тумбочка с электроплиткой, рядом с ней висела полка с посудой. Возле одного из окон стоял маленький (детский, наверное) письменный стол, на котором лежали диктофон и стопка бумаги, стоял деревянный стакан с карандашами и шариковыми ручками. Компьютера у нее, конечно же, не было. Да и зачем? Зато были книги на стеллаже, и книг было довольно много. Не только духовного содержания, между прочим, но и стихи, и классика, и всякие словари и справочники.
Несмотря на бедность обстановки, в вагончике было чисто и прибрано.
А еще на стенах висели картины – три пейзажа (деревенская улица, таежная просека, горная речка) и один женский портрет. На портрете была изображена хозяйка вагончика – молодая, скуластенькая, светлоглазая, радостно улыбающаяся, в розовом сарафане, с веткой сирени в руке. За двадцать лет она, конечно же, изменилась, но не очень. Это свойство худеньких женщин – оставаться легко узнаваемыми даже спустя много лет. А еще это свойство женщин верных и преданных, не изменяющих своему слову и своему чувству. Они не меняются внешне, потому что не изменяют.
