– Для души будет дома рисовать, а тут пусть для нас послужит!
– Я сказала – поаккуратнее с ним, – строго произнесла Аня. – Художники – люди тонкие, трепетные… легко ранимые…
– Как же, ранимый, – проворчала старшая сестра. – Ему слово поперек не скажи. Вчера Кувалдина, алкаша, чуть не придушил…
– А санитары у нас на что? А сестры? И вы первая – персонально отвечаете за порядок в отделении. Сколько раз можно повторять, что каждый больной нуждается в индивидуальном подходе!
– Ладно, будет ему индивидуальный подход, – нехотя кивнула старшая сестра. – Пусть хоть зарисуется. А койку ему поставим возле сестринской, в маленькой палате – там буйных нет.
– Очень хорошо, – одобрила Аня.
С этого дня она то и дело вспоминала про Воропаева, по малейшему поводу вызывала его в ординаторскую, вела с ним долгие задушевные (психотерапевтические!) беседы, расспрашивала о жизни, об искусстве, о планах на будущее. Он оказался на удивление хорошим рассказчиком – и вскоре Аня уже знала о нем такие подробности, которые, вроде бы, вовсе не обязательны для истории болезни. Зоркие санитары и медсестры начали примечать, что Митя зачастил в ординаторскую. Даже некоторые больные, особенно вездесущие алкаши, обратили на это внимание – и стали подшучивать и подначивать: ты, Митяй, за нас тоже похлопочи при случае. И кличка вскоре у него соответствующая появилась: Фаворит. Так и стали его все звать: Митяй-Фаворит. Или просто: Фаворит.
Парадокс заключался в том, что Митя уже больше недели разгуливал по больнице с этой кликухой, а в реальности-то, фактически, ничего такого особенного между ним и врачихой не было. Ничего, кроме невинных бесед на душеспасительные темы. Даже флирта малейшего не отмечалось. Потому что Митя, при всем своем нахальстве, слегка робел: врачиха все-таки… да еще в очках. Белый халат и очки делали ее неприступной: как мундир, как кольчуга, как рыцарские доспехи. Ну, а самой-то Ане даже в голову мысли подобные не приходили. Чтобы я – с пациентом?.. с этим психом-лунатиком?.. да при живом-то муже?!
Тем не менее, санитары и сестры быстро усвоили, что Митя Воропаев находится в отделении на особом, привилегированном положении. Лечения никакого он не получал, ну, это было понятно: на экспертизе лекарства не обязательны, главное – наблюдение. Но и режим у него был не как у всех, слишком вольный режим. И все принимали это как должное. Рисовал он с удовольствием и с азартом, даже из других отделений приходили старшие сестры, просили оформить для них стенгазеты и прочую наглядную агитацию. Фаворит никому не отказывал. А за это ему подсовывали всяческие гостинцы, сладости, сигареты. Слух о бойком и безотказном художнике разошелся по всей больнице. Поговаривали, между прочим, что он путается кое-с кем из сестер, но все это было сомнительно и туманно, хотя сплетни такие достигали ушей и Анны Иванны. Она только фыркала и пожимала плечами: мне-то что? Делать вам нечего, сороки – вот и болтаете всякую чушь. Но внимательные медсестры замечали при этом, как вспыхивает румянец на ее щеках – и переглядывались ехидно.
Приближались майские праздники, в окрестных лесах растаял последний снег, но весеннее тепло еще было обманчивым, нестойким. Однажды в солнечное воскресенье, после долгой лесной прогулки, Аня напилась с пылу с жару холодного кваса – и в тот же день у нее разболелось горло. К утру подскочила температура. На работу она не пошла, позвонила в отделение, чтоб не теряли. А сердобольная старшая медсестра тут же спроворила банку меда и бидончик парного молока – и дала поручение Фавориту:
– Ступай к Анне Иванне. Отнеси ей, пусть лечится. И сразу же возвращайся.
Вот уж удивилась хворая Аня, когда увидела на пороге своего дома разрумянившегося от быстрой ходьбы Воропаева. Он стоял перед ней – без шапки, в распахнутой больничной телогрейке и кирзовых сапогах, коротко стриженый, синеглазый, улыбающийся. Протянул гостинцы:
– Это вам. Мед, молоко… Лечитесь, доктор!
Она стояла перед ним – совсем другая, совсем простая, совсем домашняя. В оранжевом ситцевом халатике, в тапочках на босу ногу, шея обмотана шелковым шарфиком. Впервые он увидел ее без очков, в упор посмотрел на ее беззащитные, чуть прищуренные светло-серые глаза с пушистыми ресницами – и она показалась ему такой милой, смешной девчонкой… Митя даже головой покачал от восхищения.
– Заходи, чего встал на пороге. – Она распахнула дверь.
Он прошел на кухню, поставил мед и молоко на стол, огляделся.
– Ну и как вы себя чувствуете, доктор? – спросил, улыбаясь. – Как здоровье?
– Ничего страшного, – отмахнулась она. – Обычная катарральная ангина. Завтра же выйду на работу.
– А зачем спешить? Лечитесь, не торопитесь. Я бы на вашем месте вообще руководил лечебным процессом, не выходя из дома… А что? Есть же телефон, сняли трубку: але, что новенького? Ах, возбудился Петренко? Влупить ему, подлецу, пятнадцать кубов аминазина! У Савельева припадки? Клизму ему с хлоралгидратом! И так далее. Делов-то! Зачем ножки топтать? Больничную вонь нюхать…
– Какой ты умный, – сказала она. – Горе от ума.
– Да уж, Бог не обидел смекалкой, – нахально улыбнулся Митя.
– А как же ты, такой смекалистый, в дурдоме оказался?
– Ничего, злее буду. Для жизни любой опыт полезен. Отрицательный опыт – особенно.
– Тоже верно, – согласилась она.
– К тому же, – добавил он, продолжая улыбаться, – глядишь, с вашей помощью, от армии отверчусь…
– Ну ты и наглец!
Он, улыбаясь все так же дерзко, смотрел на нее. Она поежилась от его откровенного, слишком откровенного взгляда.
– А хотите, я ваш портрет нарисую? – предложил он внезапно.
– Это еще зачем?
– Ну, как зачем… Вот вернется супруг – вы ему и подарите. Соскучились, небось?
– А это не твое дело, – сухо отрезала она. – Не забывайся.
– Извините. Так как насчет портрета?
– Некогда мне позировать.
– А не надо позировать. Я по памяти могу. Глаза закрою – и вы как живая. Вы мне снитесь каждую ночь. И сегодня снились… И не просто, а – знаете, как?.. – Он вдруг шагнул к ней, взял ее за руку. – Я не вру, честное слово!..
А ее будто кипятком ошпарило.
– Прекрати! – рассердилась и вырвала руку. – Что ты себе позволяешь?!
– Да разве могу я вас обидеть? – произнес еле слышно. – Вы не бойтесь меня, Анна Иванна…
– Кто тебя боится, наглец?
– Вы – боитесь. Вон как губы дрожат… и побледнели… Вам плохо? Может, я чем могу помочь?
– Да ты… ты… ты… психопат! Сексуальный маньяк! Лунатик! Убирайся сейчас же! Я буду кричать! Я на помощь позову!
– Зачем же кого-то звать? – удивился и даже обиделся он. – Я и сам уйду. Делов-то. Мне просто показалось… Впрочем, извините. Чего с дурака возьмешь?
– Погоди, – спохватилась она. – Ты обиделся, что ли? Да постой же!.. Вот какой… странный какой… Почему ты такой странный?
