– А вы будто не понимаете? – Он круто повернулся к ней – и она задохнулась, обожженная его синим взглядом. – Чего ж тут такого непонятного, Аничка?..
Она покачнулась, ноги вдруг стали ватными, в ушах зашумело, перед глазами поплыл туман, замелькали какие-то синие точки…
– Да что с вами? – испуганно вскрикнул Митя, подскочил к ней, подхватил ее, падающую, обмирающую, обнял, прижал к себе, поднял на руки – и отнес на кровать. Положил ее бережно, нежно, прикрыл одеялом, потом опустился на колени рядом с кроватью, ласково погладил ее растрепавшиеся каштановые волосы.
– Ух, как вы меня напугали… – сказал, когда она приоткрыла глаза.
– Это ты… ты меня напугал… – прошептала она – и вдруг прижала к губам его руку, плотно зажмурилась, и слезы потекли по ее щекам. – Ах ты, Митя, Митя, Митя…
– Что, Аничка? – произнес он растерянно. – Ну, зачем же ты плачешь?
– Что мы делаем… а, Митя?.. что мы с тобой делаем…
– Ну… пока мы еще ничего особенного не сделали… – бормотал он, целуя ее соленые щеки, – смешная ты, Аня, честное слово… взрослый ведь человек – а рассуждаешь, как пятиклассница…
– Ты – меня учишь? – возмутилась она еле слышно. – Мальчишка! Щенок!..
– Что ж, я могу и уйти, – притворился он обиженным.
– Нет! – вскрикнула она испуганно и притянула его к себе с неожиданной силой. – Никуда ты не уйдешь! Будь что будет… Иди ко мне!
На следующий день вся ее ангина прошла, словно и не было ничего. Проснулась – здоровая и счастливая. Как будто заново родилась! И вся жизнь ее сразу преобразилась. Для постороннего взгляда, конечно, ничего вроде не изменилось – та же служба, тот же шумный дурдом, вонючие палаты, те же психи, те же лекарства: аминазин, сульфозин, трифтазин, галоперидол… те же осточертевшие коллеги-врачи, те же томительные планерки-заседания-совещания-конференции-политинформации, те же серые лица, унылые разговоры, одинаковые бараки, деревья, кусты… но на самом-то деле все стало совсем другим! Весеннее небо преобразилось из тускло-голубого в ярко-лазурное, а бледно-желтое солнышко стало вдруг ослепительным, жарким, оранжевым, золотым… и даже вчерашняя непролазная грязь на улицах сегодня вдруг высохла и повсюду зазеленела свежая травка, и тополя покрылись зеленой пахучей листвой, и даже обычное больничное зловоние куда-то исчезло, выветрилось. Аня чувствовала себя такой счастливой, что ей было стыдно и страшно – почти как во сне, когда вдруг приснишься сама себе совершенно голой! И за что ей подарено такое незаслуженное, такое неприличное счастье? – оно ведь не сможет длиться долго!..
С каждым днем ей становилось все труднее притворяться, она уставала следить за своим лицом, на котором все чаще мелькала неуместная, радостная улыбка. Ей приходилось то и дело одергивать себя: не забывайся!
И самое главное – ей все труднее было встречаться с Митей. Ведь это же срам, позор, небывалый скандал: врачиха путается с больным, с сумасшедшим! Ни о чем подобном она никогда не слышала… И вот – сама… Иногда ее сердце сжималось от леденящего ужаса: как быть дальше? что делать? Ведь не может же продолжаться этот блаженный кошмар?
Но кошмар этот стал ее каждодневной привычкой, ее наркотической сладкой потребностью, ее неодолимой нуждой – и она не могла, не хотела, не в силах была от него отказаться. С каждым разом встречаться им становилось все труднее, все хлопотнее, все рискованнее. Под любым предлогом она уводила Митю к себе домой – то в обеденный перерыв, то прямо в рабочее время, то после отбоя. Однажды, когда у нее было ночное дежурство, она заперлась с Фаворитом в ординаторской – и взбудораженные психи тщетно пытались хоть что-то подслушать и подсмотреть в замочную скважину.
– Анька, ты спятила, – заявила ей на следующий день Роза Карловна, старенькая врачиха, заведующая отделением. – Немедленно прекрати эти блядские рандеву с Фаворитом – или я буду вынуждена вмешаться…
– О чем вы? – притворно возмутилась Аня. – Как вы можете верить сплетням?
– У-у, глаза бесстыжие, – прошипела старуха. – Ты же врач! Ишь, додумалась – больницу в бордель превратила! А что муж твой скажет, когда вернется – ты об этом не думаешь? Уймись, дура, пока не поздно… Тебе же самой лечиться надо!
Да, то была болезнь, наваждение, морок – если смотреть с точки зрения здравого смысла. И она понимала, что ведет себя совершенно безнравственно, аморально, нелепо, постыдно, унизительно… Но что она могла с собой поделать? Справиться с наваждением было невозможно. Впрочем, если уж честно, Аня и не пыталась бороться с нахлынувшей страстью. Хотя бы потому, что раньше, до Мити – ни с мужем, ни с прежними возлюбленными (а их было-то всего двое, в недавние студенческие годы) – никогда ничего подобного она не испытывала. Все, что было до этого – вспоминалось как будничный, скучный сон… а Митя ее разбудил! И она проснулась – она заново родилась! – и впервые ощутила себя живой и счастливой женщиной… ну просто фантастически счастливой! И все прочее, что окружало ее, стало казаться таким мелким, ничтожным и пустяковым – по сравнению с тем, что отныне ее переполняло… За одно лишь прикосновение грубых рук Фаворита, за один его синий взгляд – она была готова отдать, не раздумывая, и мужа, и работу, и репутацию, и карьеру, и все-все на свете… Она именно в этом признавалась Мите в жаркие минуты свиданий, бормотала-нашептывала ему в уши:
– Милый, родненький… я на все для тебя пойду… все, что хочешь, для тебя сделаю!..
– Угости меня спиртом, – просил он полушутя.
И она совершала очередной служебный проступок – подносила Фавориту мензурку с казенным медицинским спиртом.
– За твое здоровье, Анюта, – подмигивал он, выпивая обжигающую жидкость, и тут же закусывал сладко-соленым ее поцелуем. – Ух-х… хорошо-то как!..
– Митя, милый… скоро тебя комиссуют… Будь уверен – я напишу всё как надо. И тебя научу… Слушай, слушай! Ты, главное, на комиссии говори, что у тебя бывают частые короткие приступы, без судорог – ну, как легкие обмороки… понял?
– Понял, понял, – кивал он, ухмыляясь словно сытый кот.
– И про лунатизм – мол, бывает, но редко…
– Хорошо, хорошо, – и он с ленивой властностью притягивал ее к себе.
– Только лишнего ничего не придумывай! Очень тебя прошу – говори, как я тебя учила.
– Да ладно, хватит… Иди сюда!
– Ах, Митенька… что мы с тобой делаем? И как же я буду потом жить без тебя?
– А зачем – без меня? Я тебе буду писать, а ты бросишь мужа – и приедешь ко мне. И поженимся… Делов-то!
– Ты серьезно? Не шутишь?
– Гадом буду, Анюта!
– Ох, Митя… Мне страшно… Обними меня крепче, миленький!.. Я такая бессовестная – мне все время хочется, чтоб ты был со мной и во мне… Да… вот так, вот так!
А потом она написала такое экспертное заключение, согласно которому рядовой Дмитрий Воропаев был признан страдающим эпилепсией с малыми приступами («пти-маль»), сумеречными расстройствами сознания и выраженной психопатизацией личности, а значит – и негодным к военной службе… Пришлось, разумеется, приврать и преувеличить – но она сделала это без угрызений совести, с легким сердцем.
