…И тут вдруг ему показалось, что он слышит какие-то странные звуки, доносящиеся откуда-то сверху… да неужели?! Неужто Всевышний откликнулся на его мольбы? Он замер, прислушался: и впрямь, звуки стали отчетливее, громче – он расслышал даже лязг лопаты, словно кто-то сверху раскапывал его могилу…
Боже праведный!
Его сердце забилось так часто и так громко, что, задыхаясь, он не мог даже слова произнести, тем более что-либо крикнуть. Он смог лишь беззвучно шептать: «Скорее… скорее… скорее…»
И вот уже настойчивая лопата ударила по крышке гроба, и он услышал женский голос: «Потерпи!..» Он почему-то сразу решил, что это – его жена… О, моя дорогая! Моя любимая! Значит, твое вещее сердце подсказало тебе, хоть и с запозданием, но подсказало, что произошла роковая ошибка – и ты прибежала сюда, на кладбище, чтобы все исправить… Значит, думала обо мне, значит, помнила, значит, переживала…
Он лежал лицом вверх, он смотрел во мрак широко раскрытыми глазами,он не мог произнести ни слова. Он боялся напугать жену – и поэтому, как только над ним откинулась крышка гроба и распахнулось звездное ночное небо, он зажмурился, затаил дыхание.
– Митя, ты жив?
Это был не ее голос!
Он открыл глаза – и увидел над собой бледное лицо Анны.
…В эту душную августовскую ночь она никак не могла заснуть в своем вагончике. Лишь задремывала, забывалась в дурном полусне, как тут же вздрагивала – словно чей-то знакомый голос будил ее, окликал, звал на помощь.
Анна встала, накинула старый байковый халат, прихватила большой китайский фонарь, вышла из вагончика. Прямо в глаза слепила луна, сверкали звезды. Сразу направилась туда, к свежей могиле Мити Воропаева. Вот и могила. Гора венков и букетов. Она направила луч фонаря (хотя видно было и так) на прислоненное к дубовому (временному) кресту большое фото улыбающегося Мити. Таким – респектабельным, что ли, солидным – она его не знала. Хотя он был узнаваем с первого взгляда, но все же она-то помнила его совсем мальчишкой, двадцатилетним солдатиком… А тут – холеный господин, сытая самодовольная улыбка… Но все равно это он, ее Митя, ее лживый, неверный возлюбленный… ее недолгое, незабываемое счастье… и вечное ее горе…
Вдруг ей почудилось, что она слышит доносящийся из-под земли далекий, едва различимый голос… Е г о голос! Анна выронила фонарь, замерла, прислушалась… Да нет, вроде, тихо… Она быстро раскидала с могильного холма венки, опустилась на колени, припала ухом к сырой земле – голос был слышен вполне явственно!
Анна вскочила, оглянулась вокруг, вскрикнула: «Я сейчас!» – и побежала к своему вагончику. Там она схватила стоявшую возле двери лопату – и побежала назад, к могиле…
…Потом она увела его к себе, обессиленного и грязного, в свой вагончик. Уложила на топчан, раздела, шикарный его костюм почистила и повесила сушиться над железной печкой, а белье сунула в стиральную машину. Потом вскипятила на плите воды, наполнила никелированную ванну, искупала его как больного ребенка, и надела на него свою старую, но чистую пижаму.
Потом кормила его с ложечки манной кашей, долго отпаивала зеленым чаем со смородиновым вареньем (сама варила, не покупное). Он послушно подчинялся, молча выполнял все ее указания, лишь поглядывал на нее смущенно и виновато. С лица его не сходила счастливая улыбка. Митя никак не мог привыкнуть к тому, что чудо свершилось – и он жив.
– А ты хорошо выглядишь, – сказал он, стараясь сделать ей приятное. – Столько лет прошло, а ты совсем не постарела…
– Я мумифицировалась, – невесело пошутила она. – Бог не дает мне ни умереть, ни состариться.
– Нет, серьезно. Нисколько не изменилась! Правда, раньше у тебя очки были, а сейчас…
– А сейчас у меня контактные линзы.
– И правильно!
– Ты, наверное, хочешь курить, – сказала она. – Но у меня нет сигарет…
– А я брошу! – быстро сказал он. – И пить брошу… ты как считаешь?
– Дело твое, – улыбнулась она. – При чем тут я?
– Очень даже при чем! – воскликнул он. – Теперь все будет так, как ты скажешь. Я клятву дал!
– Кому? – удивилась она.
– Ну… Себе! – И он широко улыбнулся, как пьяный. – Теперь будет все по-другому… вот увидишь!
– Не знаю, – усомнилась она. – Ты не спеши с клятвами-то… Жив – и ладно. А там уж – как Бог решит.
– Именно так! – подхватил он ее слова. – Буду теперь жить по-Божески… Обещаю! Клянусь тебе!
– Опять ты, – поморщилась она. – Не суетись. Мне от тебя ничего не нужно. То, что между нами было когда-то, давно прошло…
– Но я хочу, чтобы ты меня простила!
– Бог простит.
Он смутился, примолк ненадолго. Потом огляделся по сторонам, спросил:
– А это что – кладбищенская сторожка?
– Нет, я здесь живу, – сказала Анна. – Живу и работаю.
– На кладбище?
– Да. Ты разве не слышал про музей «Божья нива»?
– Извини, не приходилось. А что это за музей?
– Всё кладбище – и есть музей. Работы много.
– Я буду тебе помогать! – сразу загорелся он. – Что скажешь, то и буду делать!
– Спасибо на добром слове…
– А можно, я у тебя заночую сегодня? Жена может до смерти перепугаться, если я домой среди ночи заявлюсь… – И он хохотнул нервно.
– Ради Бога, ночуй. Я тебе раскладушку поставлю.
– А завтра – начну новую жизнь!
– Ой, Митя, не зарекайся. Боюсь, ничего из этого не получится.
– А ты не бойся! Я клятву дал!
– Ну, не знаю… От себя отказаться трудно, почти невозможно. Я ведь слышала про твой бизнес, про центр «Возрождение», про то, как вы там людям голову морочите с этой заморозкой… Грех ведь это.
– Ты так считаешь? – Он нахмурился, но тут же снова разулыбался. – Значит – брошу! Займусь другим делом, богоугодным…
– А вспомни – ты же хорошим художником был…
– Я уже и забыл об этом.
– Но я не забыла. – И она кивнула на висящие на стенах картины. – Не узнаёшь?
– Неужто – мои?! – Он подошел ближе, всмотрелся в весенний пейзаж, в женский портрет. – И это – моё?
– Всё твоё… я сохранила. Ты не против?
– Наоборот, я рад! – Он опять оживился. – Слушай, а что, если я снова займусь живописью? Это идея!
– Идея хорошая, – сдержанно улыбнулась она, – но отложи решенье до завтра… вдруг передумаешь?
– Не передумаю!
Она покачала головой. Потом лицо ее омрачилось заботой.
– Слушай, Митя… А что мы будем делать с твоей могилой?
– Как – что делать? А ничего не делать! Закидаем землей – и пусть все думают, что я умер!
