– Срамота. Хоть бы мужика своего постеснялась… Он же смотрит на тебя! Смотрит!
– Он живой труп. Ничего он не смотрит… Его мозги давно атрофировались! Столько лет пролежал тут как мумия, и еще сто лет пролежит… Он нас с тобой, мама, переживет – а что с него толку?
– Как тогда объяснить его завещание?
– Да это шутка была! Шутка! Выдумка! Он же у нас сочинитель… Сколько раз тебе объяснять, мама?
ЗАВЕЩАНИЕ
… лежу на дне черной гондолы, которая плавно несет меня от золотых пляжей острова Лидо по зеркальной глади лагуны к центру города – туда, где шумит Пьяццетта, забитая туристами и голубями, где Пьяцца Сан-Марко сверкает на солнце пятикупольным сказочным собором, где возле бронзовых византийских дверей стоит черноглазая… стояла же только что… и вот уж исчезла куда-то…
… лежу на зловонной постели в позе эмбриона и продолжаю свое никому не видимое путешествие. Многолетнее, вечное, бесконечное путешествие. Всегда мечтал побывать в Италии, но в юности не было денег. А потом, когда появились деньги, появилась и семья, дети, заботы. А потом эта внезапная болезнь, приковавшая к постели. Черная деревянная кровать. Черная гондола. Кожа да кости. Живой скелет. Родные и близкие устали ждать. Сколько можно? Искусственное питание, капельница, памперсы, протирания камфарным спиртом, переворачивания с боку на бок, бесконечные пролежни… Сколько можно?! Гнилая кукла! Сколько можно ждать?!
– Имеются свежие спагетти! Бокал чинзано? Синьор не желает? А горячая пицца? Тоже – нет? Чего желает синьор? Чашечку мясного бульона? А может, синьор предпочитает куриный бульон? Одну минутку, синьор. Одну минутку.
…столпились, смотрят с отвращением и надеждой. Драгоценная моя супруга с косоглазым своим дружком. Сынок, внучка. Шакалы. Шушукаются. Шуршат. Шепчутся. Их волнует мое завещание. И – зачем я так долго живу? Скоро, скоро, мои хорошие, очень скоро. Может, завтра, а может, и через год. Иногда мне кажется, что я давно умер, а иногда – будто я только сейчас родился. Мне стыдно смотреть вам в глаза. Кроме завещания вас ничто не волнует. Мне стыдно смотреть на этот мир. Пусть думают, что я при смерти. Пусть меня похоронят хоть сейчас. Не все ли равно? А пока – сменили бы простыню. Неужто вам уже и белье на меня тратить жалко? Ведь я еще жив. Нет, не могу смотреть!
…не могу смотреть – так сверкает от солнца площадь Сан-Марко. Неумолчные голуби взлетают с мраморных плит и устраиваются на темных спинах бронзовых коней над центральным порталом. Смотрю сквозь смеженные ресницы и думаю: на что он похож, собор Сан-Марко? Он похож на тот самый дворец из арабской сказки про волшебную лампу Аладдина: такой весь сверкающий, яркий, по-восточному пестрый, изобильно роскошный, раззолоченный, инкрустированный мрамором, горящий разноцветной мозаикой. Больно смотреть на эту красоту. Опусти глаза. И опять увидишь ее, озорную плутовку, черноглазую бестию – и попробуй к ней подойти, и попробуй заговорить на ее родном языке. Попробуй, попробуй, может, получится.
– А по-моему, он уже мертв. Посмотри-ка. Не дышит. – Где зеркальце? – При чем тут зеркальце? – Надо зеркальце к губам поднести – сразу станет ясно. – Надо вызвать врача! – А как же насчет завещания? – Нет никакого завещания! Это шутка! Бред! Это его предсмертная шутка! – А ты вот попробуй объясни китайским властям, что это шутка… – Мой сын и моя внучка – прямые наследники, и никаких завещаний не требуется. Китайцы ж не дураки! И всё, что есть у него на сберкнижке, со всеми процентами, которые набежали за эти годы – всё это наше! Наше! И все эти его дурацкие книги, и эти альбомы, и эти картины на стенах – всё это принадлежит моему сыну и внучке! Если бы у него были другие дети – тогда другое дело. Но он же всю жизнь провел в Кырске, под маминым и моим строгим присмотром… мы даже в командировки его не отпускали!
…ага, не уйдешь, красавица! От меня не скроешься – догоню. Пересекла Пьяццетту – и мимо Дворца дожей, через Пьяцца Сан-Марко, и мимо, мимо, по узеньким кривым улочкам, мимо мраморных палаццо с ажурными галереями, мимо изогнутых хрупких мостов – до Большого канала, а дальше – по мосту Риальто, и до Палаццо Пезаро, и дальше, дальше. Остановилась! Стоит! Узенькая полоска гладкой мостовой – слева стена, справа черная вода канала – двоим не разойтись. Стоит, смотрит. Улыбается. Белый блеск зубов. Черный огонь глаз. Не запыхалась, дышит легко. Обжигает. Не разойтись. Неужто я отступлю? Нет – руки вверх – сдаюсь! Спиной к воде, лицом к ней – пробираюсь мимо красавицы, и она, конечно, не дает мне спокойно пройти, а как бы случайно прижимается, нет, чуть касается, едва задевает горячим бедром, но я вскрикиваю от ожога и чуть не падаю в мутную воду канала… Но нет, не падаю.
– Проходите, доктор. Нинь хао! Мне кажется, мой муж умирает. А ведь завтра воскресенье, поликлиника не работает, вот я и решила – на всякий случай, сегодня… Ну, вы же понимаете – справку о смерти, ну, как положено… А то помрет – и без справки завтра его в морг не возьмут, а такая жара… Ну, вы же понимаете? Помогите… пожалуйста… Цин бан-чжу во! – Я хорошо понимаю по-русски, и вы это знаете… – Да, конечно! Вот его паспорт… фамилия, имя, отчество… год рождения… место рождения – город Кырск… тут всё есть… вот видите – проживает в городе Кырске, Зона Ру, улица Бограда, и штамп прописки, и штамп китайской комендатуры… – Я вижу, вижу. Но как быть с его завещанием? – Да это шутка! Ведь он же писатель, сочинитель – вот и сочинил на прощание! Это шутка! – Может быть… Но по форме-то это – завещание! И заверено у нотариуса, на бланке, с круглой печатью… Всё как положено! – Да когда это было, доктор! Тыщу лет назад! – А мы в зоне Ру не меняли российских законов…
…среди ночи меня разбудил жаркий женский шепот. На родном итальянском языке. Окно было распахнуто. Слышен тихий плеск воды. Жаркий женский шепот… и на фоне белесовато-серого окна проскользнула гибкая фигура в темной накидке. И вот уж она рядом со мной, и я чувствую ее губы, а руки ее обнимают меня, а ее теплые колени нетерпеливо ко мне прижимаются. И хотя лицо ее неразличимо, я знаю, что это она, та самая, черноглазая красавица, я знаю, знаю. А утром, когда я проснулся, ее не оказалось рядом, но я знал, что такое не может присниться, и все это было, конечно же, наяву.
– Ну разве это не бред?! Нет, вы только послушайте, доктор! «Завещаю сыну в Венеции…» Где?! В какой еще, к черту, Венеции? Он же никогда – ни разу! – не выезжал из России! И не мог он никак оказаться в Венеции! Да он просто издевается над нами, старый клоун! – Тише, ты… – А чего – тише? Он в коме и он вот-вот загнется… – Может быть. Но всё, что у него есть, он завещал своему сыну, который, оказывается, живет в Венеции… – Какой сын?! Что за бред? У него только один сын… Ох, доктор, ну вы-то должны понимать… Какая может быть Венеция? Он всю жизнь был прикован, как каторжник к тачке, к семье, к работе… а последние четверть века он прикован к постели… А это всё блажь, фантазии… Знали бы вы, доктор, какой он был выдумщик, фантазер, сочинитель… – Мин бай… – Что вы сказали? – Я сказал: понятно. Так, может быть, вольный дух его привык скитаться в дальних краях, вырываясь из бренной плоти? – Вам легко шутить, доктор! – А я не шучу… – Бабуль, а ты разве не помнишь, что дедушка иногда во сне разговаривал на иностранных языках? Ты сама мне рассказывала – помнишь? – Ой, Настя, ну хоть ты-то мозги мне не пудри! – Ну как же. Ты говорила, я точно помню, что дедушка по ночам часто бредил по-итальянски… и даже плакал… а иногда произносил имя: Роберто… – Роберто?! Ты это сейчас придумала, сознайся? – Да нет же, честное слово! Ты сама мне рассказывала… – Замолчи, дурочка! – Ну, зачем вы так со своей внучкой… – Ах, оставьте, доктор! Старик просто выжил из ума… он всегда был сумасшедший! Любая комиссия это подтвердит! Он был невменяем и недееспособен. Да, именно так. Именно так. Извините, доктор, я не позволю… Какая Венеция, что вы?
