Однако бабушка Марии, наблюдавшая молодых людей со своей больничной койки на протяжении нескольких недель и зорко подметившая их взаимное притяжение еще в июне, надумала кое-что иное и имела неосторожность поделиться своими мыслями с дочерью. В результате Бонхёффер получил от матери Марии письмо с просьбой не приезжать на заупокойную службу. Он был ошарашен этим внезапным решением. Фрау Ведемайер, очевидно, сочла свою дочь слишком юной для брака с пастором Бонхёффером, да и момент для подобных затей казался ей малоподходящим. Бонхёффер ужаснулся мысли, что его тайные желания стали явными. Люди уже обсуждают то, в чем он сам себе еще не признавался! 11-го числа, получив письмо от фрау фон Ведемайер, Бонхёффер тут же обратился к Рут фон Кляйст-Ретцов: он прекрасно понимал, кто все это затеял.
Мария растерялась не меньше его. Бонхёфферу она писала, что ей стало известно, что ее мать «попросила вас не приезжать не заупокойную службу из-за какой-то глупой семейной сплетни, которую бабушка почему-то поощряла». С точки зрения Марии ничего существенного в этой «сплетне» не было, и она была смущена. Бонхёффер отвечал ей:
...
13 ноября 1942.
Дорогая фройляйн фон Ведемайер,
Ваше письмо внесло ясность в ненужным образом запутанную ситуацию. От всего сердца благодарю вас за это и за отвагу, с какой вы взяли быка за рога. Вы, конечно же, поймете, что я не мог вполне постичь, отчего Ваша мать обратилась ко мне с такой просьбой, но что я понял, тем более что это вполне соответствует моим собственным чувствам, так это желание не подвергаться каким-либо еще волнениям и тяготам в и без того трудные дни и недели. Иные причины, которые могли побудить ее к такой просьбе, в письме не формулировались, и я не чувствую за собой права осведомляться о них…
Вы так же, как я, или даже более, чем я, ощущаете тягостное внутреннее бремя от того, что вещи, не подлежащие обсуждению, были подобным образом затронуты. Позвольте мне откровенно сказать, что я не смогу так легко примириться с поступком вашей бабушки: я многократно объяснял ей, что не хочу это обсуждать, что подобные обсуждения неприятны для всех сторон. Полагаю, из-за возраста и болезни она не могла молча хранить в своем сердце то, что, как ей показалось, она могла наблюдать. Разговаривать с ней мне стало трудно, она совсем не слушала моих просьб. Тогда я понял, чем был вызван ваш преждевременный отъезд из Берлина, и был этим удручен… Нам придется сделать над собой усилие, чтобы не питать на нее обиды за это542.
Но в этом письме косвенно, очень деликатно, Бонхёффер все же отважился продолжить поневоле затронутую тему:
...
…только мирное, свободное, исцеленное сердце может произвести нечто хорошее и правильное. Я много раз в жизни убеждался в этом, и я молюсь (простите, что я так говорю), чтобы Господь даровал нам это как можно скорее.
Можете ли вы это понять? Можете ли воспринять это так, как я? Я очень на это надеюсь. На самом деле, ни о чем другом я и помыслить не могу. Но как трудно это и для вас!
…Прошу вас простить мне это письмо, где столь неуклюже выражены мои чувства. Я понимаю, что слова, передающие личные чувства, даются мне разве что с огромным трудом, и это тягостно для всех окружающих: ваша бабушка не раз сурово упрекала меня за отчужденность, ведь она-то совсем другой человек, но что поделать, люди вынуждены принимать друг друга такими, каковы они есть… Я коротко напишу вашей бабушке и попрошу ее молчать и проявить терпение. Завтра напишу также вашей матери, чтобы она не обращала внимания на то, что пишет ей ваша бабушка – меня ужасает мысль о доставленном ей огорчении543.
Неизвестно, что подумала Мария, прочитав такое письмо, однако она вполне могла впервые заподозрить истину о его чувствах к ней. Дитрих написал ей снова – через два дня, 15 ноября. Бури продолжали сотрясать и большой мир, и ближний круг Ведемайеров. Бонхёффер упоминает о самоубийстве известного композитора, автора церковной музыки, Хуго Дистлера, доведенного до отчаяния депортацией еврейских друзей: «Говорят, он покончил с собой в своем кабинете в соборе, держа в руках Библию и крест… Ему было всего тридцать лет. Я потрясен этим несчастьем. Как же никто не сумел ему помочь?»544.
Столь частый обмен письмами вызвал неудовольствие фрау фон Ведемайер, и она провела суровый разговор и с матерью, и с дочерью. 19-го числа она позвонила Бонхёфферу в родительский дом и поставила его в известность, что Мария не желает больше получать от него писем (вполне вероятно, что фрау фон Ведемайер сама приняла это решение за свою дочь). В тот же день Бонхёффер писал Марии:
...
Дорогая фройляйн фон Ведемайер,
Ваша мать звонила мне нынче утром и передала ваше желание. Телефон – весьма неадекватное средство общения, тем более что во время этого разговора я был не один. Прошу прощения, если мои письма сделались для вас столь утомительными. Я вовсе не хотел этого, я от всей души желаю вам покоя и мира. Очевидно – так я вынужден был понять вашу мать – в данный момент мы этого дать друг другу не можем. Итак, я прошу этого у Бога для вас и для нас и буду ждать, чтобы Бог указал нам путь. Лишь в мире с Богом, с другими людьми и с самими собой, мы слышим и исполняем волю Бога. Это дает нам величайшую уверенность, и нет нужды терять терпение и поступать опрометчиво. Я вполне понял, что вы не хотите отвечать, а скорее всего, не получите или не захотите получить это письмо, но если в каком-то не слишком отдаленном будущем мне представится случай вновь приехать в Кляйн-Крёссин, этого ведь вы не запрещаете? Во всяком случае, так я понял. Прошу вас забыть любое мое слово, которое огорчило вас или увеличило и без того нелегкое бремя, возложенное на вас Богом. Я написал вашей матери и предупредил, что должен буду послать вам еще одно письмо.
Храни Господь вас и нас всех.
Искренне ваш, Дитрих Бонхёффер545.
Бонхёффер делает предложение
Можно лишь гадать, почему дальше события пошли именно таким путем, но главное было сделано: болтливая бабушка выпустила секрет на волю. Еще минуту назад никто об этом и не думал – и вдруг всем все стало ясно. 24 ноября Бонхёффер поехал в Пэтциг к фрау фон Ведемайер: меньше чем за десять дней он пришел к выводу, что хочет жениться на Марии фон Ведемайер, и просил у ее матери разрешения поговорить с Марией.
Он уважал фрау фон Ведемайер, но опасался, не слишком ли она набожна. Спустя несколько дней он отчитывался Бетге: «Вопреки моим страхам, что весь дом имеет излишне «духовный» тон, стиль его производит весьма приятное впечатление». Фрау фон Ведемайер держалась «спокойно, приветливо, без напряжения, которого я опасался». Она не отказала наотрез, однако, «учитывая огромную важность такого решения», предложила отсрочить его на год. Бонхёффер возразил, что «в такие времена год может превратиться в пять или в десять, это значит откладывать на неопределенное будущее», однако он «понимал и признавал материнскую власть» фрау фон Ведемайер над ее дочерью. Он надеялся, что на целый год испытательный срок не растянется, однако не стал торопить свою собеседницу, тем более что она недавно потеряла мужа, а Мария – отца.
