Стратегия
Бонхёффер и Донаньи согласовали стратегию защиты: Дитрих тут вообще ни при чем, наивный пастор, понятия не имеющий о большой политике. Нужно было полностью сосредоточить интерес гестаповцев на Донаньи, чей блестящий юридический ум и лучшее знание внутренних деталей заговора позволяли ему лучше отразить натиск Рёдера. На Пасху Донаньи воспользовался правом написать очередное письмо, чтобы поздравить не родителей, но товарища по заключению – он прекрасно понимал, что письмо будет прочитано Рёдером, и старался внушить следователю определенное представление о причастности (вернее, непричастности) Дитриха к делу. Письмо, отправленное в Страстную пятницу 23 апреля, гласит:
...
Дорогой Дитрих,
Не знаю, позволят ли мне послать тебе эту весточку, но я попытаюсь. Слышен звон церковных колоколов, сзывающих на службу… Ты не можешь себе представить, как я горюю о том, что причинил тебе, Кристель, детям и моим родителям все это, о том, что из-за меня ты и моя дорогая супруга лишились свободы. Socios habuisse malorum [59] может служить утешением, но habere [60] только усугубляет и без того нелегкое бремя… Если б я знал, что вы все – в особенности ты сам – не слишком меня осуждаете, это стало бы для меня величайшим облегчением. Чего бы я не отдал, лишь бы знать, что ты вновь на свободе, чего бы не взял на себя, лишь бы тебя избавить от этого несчастья!575
Семейство Бонхёфферов сыграло столь существенную роль в заговоре не в последнюю очередь благодаря развитым аналитическим способностям всех членов этой семьи, их умению общаться одновременно на разных уровнях и планах, на лету ловя любой намек друг от друга. Бонхёффер писал родителям, и Донаньи обращался к шурину в уверенности, что эти послания будут прочитаны по меньшей мере в двух разных ключах. Бонхёффер знал, что родители поймут: его письмо предназначено в том числе и для глаз Рёдера, и они сумеют отцедить то, что предназначалось им, и не спутать это с «посланием Рёдеру». За много лет уже выработалась привычка, ведь любое сказанное в Третьем рейхе слово могло быть подслушано, однако теперь мощный интеллект старших Бонхёфферов позволил им отточить этот навык до истинного искусства и ловко обманывать своих врагов.
Они заранее разработали систему кодовых слов и зашифрованных сообщений на случай ареста и теперь пустили в ход эти методы. Одним из самых действенных методов стали послания внутри передаваемых в тюрьму книг. Дитрих постоянно получал из дома книги и возвращал их по прочтении. О наличии зашифрованного сообщения внутри предупреждало имя владельца, надписанное на форзаце и подчеркнутое: увидев подчеркнутую надпись «Д-р Бонхёффер», Дитрих начинал искать сообщение. Оно передавалось с помощью едва заметных карандашных пометок под буквами. Раз в три или раз в десять страниц – число их время от времени менялось – появлялась проставленная карандашом точка под буквой. Через три или десять страниц – следующая. Читать следовало с конца книги к началу, так что из помет в трехсотстраничной книге складывалась тридцатибуквенная «телеграмма». Так передавались наиболее важные и опасные сообщения, например, что именно Донаньи признал на допросе – Бонхёфферу необходимо было это знать, чтобы не впасть в противоречие с ним, но косвенно подтвердить его слова. Одно из сообщений гласило: «О. признал римский шифр». В данном случае буква «О» обозначала Остера. Следователь с большим подозрением отнесся к этому шифру, но в итоге допрашиваемым удалось доказать, что это – часть обычной для абвера процедуры секретности. Другое послание, также переданное через посредство книжного кода, предупреждало: «Не уверен что нашлось письмо с поправками Ханса, но думаю да»576. Все это чрезвычайно хитроумно, однако Бонхёфферы вполне справлялись.
Рената Бетге вспоминала, как ее и других внуков просили высматривать карандашные пометки – молодые глаза подмечали их куда быстрее, чем бабушка с дедушкой577. Кристофер фон Донаньи запомнил и другой способ обмануть наци:
...
Передавали в тюрьму баночку джема или варенья… В ней была двойная крышка. Двойной слой картона. Между картонкой и металлической крышкой мы с мамой прорезали крохотные отверстия и в них вписывали самые опасные сообщения! 578
Ханс фон Донаньи ухитрялся писать довольно длинные послания, заполняя кругом картонку.
На протяжении полутора лет в Тегеле выбранная Бонхёффером маска – наивного пастора-идеалиста, ничего не понимающего в политике – успешно служила ему. Он умело разыгрывал идиота и на допросах, и в длинных письмах, адресованных Рёдеру.
...
Я ни в коем случае не стану отрицать, что мог наделать множество ошибок в такой необычной для меня и сложной работе, как служба в абвере. Мне и за вашими-то вопросами трудно следовать, вероятно, оттого, что я не привык отвечать на них579.
Он разыгрывал из себя карикатурного пастора, наивного, не от мира сего, церковника, совершенно не разбирающегося в политических интригах и полностью доверившегося во всех существенных вопросах гению от юриспруденции Донаньи.
...
Мой зять посоветовал мне использовать мои церковные связи на службе в абвере. Несмотря на некоторые внутренние сомнения, я решил воспользоваться этим предложением, потому что оно предоставляло мне возможность работать на войну, о чем я мечтал с самого начала кампании, и даже использовать свои богословские знания.
Он разыгрывал довольно сложную игру, откровенно признаваясь гестаповцам, что с радостью ухватился за приглашение от абвера, поскольку был сильно обижен на гестапо, на запрет проповедовать и писать.
...
Это послужило для меня существенным утешением, я получил желанную возможность реабилитировать себя в глазах государственной власти, чего мне весьма хотелось в связи с оскорбительным и, на мой взгляд, совершенно несправедливым обвинением, выдвинутым против меня. Мысль, что я востребован военным отделом, была мне поэтому дорога, и я отдал многое ради такого шанса на реабилитацию и возможности послужить рейху, а именно, использовал для военных задач все мои экуменические связи580.
Бонхёффер всегда делал вид, будто относится к государственной власти как типичный лютеранин – такое отношение основывалось на упрощенном понимании текста Римлянам 13. Он изображал недоумение и даже негодование при первом же намеке, будто он способен хоть на миг усомниться в действиях правительства.
...
Не могу поверить, чтобы мне предъявлялось подобное обвинение. И неужели я в таком случае искал бы себе невесту из древнего офицерского рода, все представители которого с самого начала войны сражаются на фронте, многие стяжали высшие награды и принесли величайшую жертву, отдав свое здоровье и самую жизнь, просил бы руки девушки, чьи отец и брат только что погибли на Востоке? И зачем бы я в таком случае отказался от всех предлагавшихся мне в Америке возможностей и поспешил до начала военных действий возвратиться на родину, где меня могли призвать в первый же момент? И зачем бы я сразу же, как началась война, просился на фронт в качестве капеллана?581
