Потаенные мысли
Письма к Бетге не ограничиваются исключительно рассуждениями о культуре. Об этом Дитрих мог вволю побеседовать и с родителями, но Эберхард Бетге был единственным человеком, которому Бонхёффер открывал свои слабости, свои потаенные мысли, и знал, что тот его во всем поймет. Перед всеми остальными он считал своим долгом исполнять роль пастора и быть сильным, но от Бетге он и сам получал помощь. Бетге стал исповедником и наставником Бонхёффера еще в Финкенвальде и знал также темную сторону души своего друга.
В первом письме к нему из тюрьмы Бонхёффер сообщает, что наведывавшаяся к нему порой депрессия в данный момент не представляет угрозы – он знал, что в первую очередь Бетге тревожится именно по этому поводу:
...
18 ноября 1943… после долгих месяцев без участия в церковной службе, без покаяния и причастия, без consolatio fratrum , побудь вновь моим пастором, как бывал прежде, и выслушай меня. Мне бы очень многое хотелось сообщить вам обоим, но сегодня удастся изложить только самую суть, поэтому письмо предназначается лишь тебе одному… Все это время я был избавлен от сколько-нибудь серьезных духовных испытаний. Тебе одному ведомо, как часто на меня набрасываются acedia, tristitia с их угрожающими последствиями, и меня огорчала мысль, что и сейчас ты тревожишься за меня. Я с самого начала сказал себе, что таким способом не стану тешить ни людей, ни бесов: если хотят, пусть делают все своими руками, а я надеюсь пребыть твердо в этой решимости.
Поначалу я много ломал себе голову над вопросом, в самом ли деле я служу Христу и ради этого служения причинил близким такое огорчение, но вскоре выкинул этот вопрос из головы как искушение, поскольку пришел к выводу, что на меня возложен долг продержаться в этой сложной ситуации со всеми ее проблемами, и я с полным удовлетворением делаю это и в этом с тех пор пребываю (1 Петр 2:20; 3:14) [70] 610.
Бонхёффер признавался, что псалмы и Откровение в те дни стали для него большим утешением, точно так же, как и гимны Пауля Герхардта, многие из которых он знал наизусть. Таким образом, Бонхёффер не был сильным и мужественным «сам по себе». Спокойствие его духа стало плодом самодисциплины, осознанного обращения к Богу. Две недели спустя он рассказывал в письме Бетге о воздушных налетах:
...
Есть еще кое-что, о чем я должен поведать тебе лично: сильные воздушные налеты, особенно последний, когда взрывом выбило окна больничного изолятора и все бутылки и прочие медицинские средства посыпались с полок, а я лежал на полу в темноте и уже отчаивался пережить этот налет живым и невредимым, вернули меня к простоте молитвы и Библии611.
Многие очевидцы вспоминали потом, как прекрасно вел себя в таких ситуациях Дитрих Бонхёффер, как ободрял и утешал всех перед лицом почти неминуемой смерти. Силу свою он черпал у Бога и отдавал людям. И поскольку Бонхёффер не скрывает от Бетге своих слабостей и страхов, мы можем верить ему, когда он проявляет отвагу – он действительно всецело вверил себя Богу, а потому освободился от страхов и сожалений.
...
23 января 1944… Когда человек лишается всякой возможности в чем-либо участвовать, отрезан от всего, вдруг из-под тревоги проступает мысль, что теперь его жизнь полностью передана в лучшие и более сильные руки. Для вас и для нас главная задача на ближайшие недели, возможно, и месяцы – вверить друг друга этим рукам… Какие бы наши слабости, ошибки в расчетах и даже вина ни привели к тем или иным обстоятельствам, в самих обстоятельствах реальности присутствует Бог. Если в эти недели и месяцы мы останемся живы, мы увидим со всей ясностью, как все обернулось к лучшему. Глупо даже недолго тешить себя мыслью, будто тех или иных трудностей удалось бы избежать, прояви мы большую осмотрительность. Оглядываясь на прошлое, я вполне убежден, что все делалось правильно, и чувствую, что сейчас тоже все правильно. Отказываться от полноты жизни и ее подлинных радостей во избежание боли – не по-христиански и даже не по-человечески612.
9 марта 1944. Читая в некоторых письмах тревожные предположения… будто я тут страдаю, я отмахиваюсь от подобных мыслей. Это профанация. К чему драматизировать? Я «страдаю» ничуть не больше, чем ты и все остальные люди в нынешние-то времена. Разумеется, в тюремной жизни много ужасного, но где этого нет? Слишком мы много носимся со страданиями, слишком серьезно относимся к ним… Страдание – это что-то совершенно иное, оно должно обладать иным качеством и измерением, чем все, что я испытал до сих пор613.
11 апреля 1944. Я слышал, как кто-то вчера сказал, что для него последние годы прошли даром, пропали. Очень рад, что меня подобное чувство никогда не посещало даже на миг. И я никогда не сожалел о решении, принятом летом 1939 года, потому что твердо убежден (как это ни покажется странно), что моя жизнь шла прямым и непрерывным путем, в том числе и внешне. Все время накапливался опыт, за который я могу быть только благодарен. Если бы здесь, в этих условиях, моя жизнь и закончилась, в этом был бы смысл, который, мне кажется, я могу охватить – и в то же время, все это может оказаться подготовкой к новому началу, к новым задачам с наступлением мира614.
Дитрих смирился с тем, что не смог присутствовать на свадьбе друга и племянницы в мае, но когда он узнал, что они ждут ребенка, то понадеялся выйти на свободу к рождению и крещению младенца. Он должен был стать крестным, мальчика назвали в его честь. Но с приближением назначенного для крестин дня он все отчетливее понимал, что и на этом празднике не побывает.
...
9 мая 1944. Мне очень грустно, что наши ожидания обмануты и я не смогу разделить с вами торжество, но я вполне примирился с этим. Верю, что все, происходящее со мной, исполнено смысла, что это совершается к общему нашему благу, даже если и противоречит нашим желаниям. Насколько я понимаю, я оказался здесь по какой-то причине и ради какой-то цели и могу лишь надеяться, что сумею ее осуществить. В свете высшей цели все наши разочарования и лишения – пустое. Нет ничего более недостойного и неверного, чем превращать редкие минуты радости, подобные той, что вы переживаете сегодня, в печаль из-за моего нынешнего положения. Поступи вы так, это совершенно не соответствовало бы истине и подорвало бы мой собственный оптимизм. Мы должны быть благодарны за выпадающие нам блага и удовольствия, однако ни на миг не упускать из виду то большее, ради чего мы живем, и это большее проливает на любую нашу радость свет, а не мрак615.
Неделю спустя он послал родным «Размышления на крестины Дитриха Вильгельма Рюдигера Бетге» – еще один маленький шедевр, как и его свадебная проповедь. В приложенном к «Размышлениям» письме он просил: «Прошу вас, не печальтесь обо мне. Мартин [Нимёллер] отбыл уже без малого семь лет, а это совсем другое дело»616.
«Безрелигиозное христианство»
В какой-то момент в апреле 1944 года Бонхёффера вновь посетило богословское вдохновение. В тюремных условиях он мог делиться своими размышлениями лишь в контрабандных письмах к Бетге. На новую книгу уже не будет времени, хотя он и предпринимал такие попытки. По-видимому, он работал над книгой до октября, когда его перевели в гестаповскую тюрьму, но та рукопись так и пропала. Уцелели фрагментарные порой мысли в письмах к Бетге, и это разрозненное наследие несколько запутывает представление о Бонхёффере как богослове. Для многих он известен лишь как изобретатель двусмысленного понятия «безрелигиозного христианства», и (что достаточно забавно) члены движения «Бог умер» зачастую воспринимали его как своего пророка.
