Я вполне искренне поделился с тобой своими чувствами. Меня не тревожит ничего из прежнего, но лишь мы одни несем ответственность за будущее, и в этом отношении все должно быть ясно, прямо и без стеснения, не правда ли? Мы должны подчинить свои жизни одной мысли – что мы принадлежим друг другу – и поступать соответственно.
Непросто обсуждать подобные вещи в письме, но так пожелал устроить Господь. Только не надо терять терпения. Божья воля и наше послушание ей неоспоримы. Я так же, как и ты, не ищу жалости, но прошу тебя ждать со мной и быть терпеливой, тем более запасаться терпением, чем дольше все это длится. А теперь – не печалься. Рассказывай мне свои мысли и поступай как должно. И всегда знай, что я очень люблю тебя и очень тобой дорожу.
Твой Дитрих658.
Мария приходила в Тегель 27-го числа, поэтому трудно сказать, до визита или после него она получила это письмо. Бонхёффер вновь писал ей 27 июня:
...
Дорогая Мария!
Наши письма всякий раз так долго идут к адресату. Виной тому, наверное, воздушные налеты… За без малого шесть недель я получил от тебя всего одно письмо, и, кажется, мои родители тоже ничего не слышали от тебя к тому дню, когда в последний раз навещали меня. Но ты знаешь, письма – не главный знак нашей принадлежности друг другу, лучше всего ее выражают наши мысли и наши молитвы, а это у нас есть, даже если письма не приходят, правда же? Значит, теперь ты работаешь в Берлине? [79] Тяжелую работу испокон века считали лучшим средством от душевных невзгод. Многие видят именно в этом благой эффект труда – он приглушает волнение души. Лично я больше ценю другое: настоящая работа избавляет от эгоизма, человек, чье сердце заполнено личными интересами и заботами, ищет возможности бескорыстно послужить другим, а потому я от всей души надеюсь, дорогая Мария, что новая работа даст тебе это преимущество, и чем сама работа будет труднее, тем большего духовного освобождения ты достигнешь. Я вполне уверен, что при твоей природной и наследственной энергии, не говоря уж о пристрастии к тяжелому труду, эта работа не покажется тебе чересчур изнурительной. Ты даже не представляешь себе, насколько лучше я бы себя почувствовал, если вновь получил бы возможность что-то делать для других, а не только для себя. Тем не менее я каждый день с радостью погружаюсь в свои книги и узнаю столько нового для себя, записываю кое-какие мысли и цитаты, которые понадобятся мне для работы. Недавно я с большим удовольствием перечитал мемуары Габриэль фон Бюлов фон Гумбольдт [80] . Ей пришлось разлучиться с женихом на три долгих года почти сразу после помолвки! Каким поразительным терпением и умением переносить трудности обладали люди в ту пору, какой «цепкостью». Письмо добиралось более шести недель, но жених и невеста научились тому, от чего нас отучили современные технологии: каждый день они поминали имя любимого или любимой в молитве и возлагали все упование на Бога. Сейчас мы учимся этому заново и должны быть благодарны за это, хотя и трудно приходится.
Дорогая моя Мария, не будем никогда терять веру, что бы нам ни выпало – все это дается нам добрыми и любящими руками. 22-го я буду много думать о тебе [81] . Отец пребывает с Господом. Он опередил нас лишь на шаг или два, будем думать о нем и Максе с сердечной радостью и молиться, чтобы мама и впредь находила то утешение, которое сопутствовало ей последние два года. А теперь до свидания, возлюбленная Мария, и да хранит нас всех Бог. От всего своего любящего сердца – Дитрих659.
Вскоре после того, как было отправлено это письмо, родители сообщили Дитриху, что Мария решила переехать к ним и помогать им в берлинском доме. Доктор Бонхёффер, чья приемная располагалась на первом этаже дома, оформил ее как свою секретаршу. Дитрих тут же откликнулся на эту новость письмом.
...
Возлюбленная моя Мария!
Так ты сама, по собственной воле, не дожидаясь повторения моей просьбы, приняла великое решение приехать сюда помогать моим родителям. Не могу передать, до чего я счастлив. Сперва я и поверить не мог, когда родители сказали мне об этом, и сейчас еще не вполне осознаю, как это произошло и как стало возможным… Я только-только начал примиряться с идеей, что тебя призовут на службу в Красный Крест и мы еще долго не увидимся. Теперь все изменилось, и для меня это прямо-таки дар свыше. Мне придется волноваться за тебя во время воздушных налетов, что правда, то правда, но зато теперь я буду знать, что ты все время поблизости. Как чудесно!
…Помогай маме справиться со всеми ее нынешними тревогами, дорогая Мария, и прошу тебя, будь с ней очень терпелива. Ничего лучшего ты не могла сделать для меня. Возможно, милостивый Господь послал тебя к ней именно потому, что сейчас она более всего нуждается в такой замечательной невестке, и чем ближе ты будешь узнавать маму, тем лучше поймешь, сколь малого она желает для себя (пожалуй, слишком малого!) и до какой степени все ее желания, мысли и дела обращены к другим. И – я скоро снова тебя увижу! Дорогая Мария, нужно собраться с силами и быть терпеливыми. Не будем терять мужества. Бог сотворил сердце человеческое сильнее любой власти на земле. А теперь прощай, дорогая Мария, и благодарю тебя за все, за все! Обнимаю и нежно целую тебя. Твой Дитрих660.
Мария навестила Дитриха в тюрьме 23 августа. Это свидание оказалось последним. В тот день Бонхёффер писал Бетге: «Сегодня у меня была Мария, такая юная и вместе с тем такая спокойная и твердая, какой я ее редко вижу»661.
Бонхёффер планирует побег
В сентябре Бонхёффер решил бежать из тюрьмы. Ему была предоставлена большая свобода внутри Тегеля, и в принципе он и раньше мог удрать, но по разным причинам предпочел этого не делать. Но перекрывались все надежды, ради которых еще имело смысл оставаться в тюрьме. Почти все участники заговора были арестованы. Все было кончено. Нацисты располагали достаточными уликами, а под пытками вырывали новые. Если Гитлер не распорядился сразу же всех казнить, то лишь потому, что хотел выжать побольше информации. Ему требовалось каждое имя, каждая подробность творившегося за его спиной столько лет предательства. Если бежать из тюрьмы, то именно сейчас. До конца войны оставалось совсем недолго, в этом уже сомневаться не приходилось. Пусть заговорщикам и не удалось расправиться с Гитлером, с ним скоро разберутся союзники.
Среди охранников у Бонхёффера появился друг, капрал Кноблаух. Он вызвался помочь. Родителям Дитриха велели раздобыть униформу механика по размеру сына и принести ее в дом Кноблауха, жившего в семи километрах к востоку от Тегеля. Требовались также деньги и карточки на еду. Кноблаух обещал спрятать все это в маленьком садовом домике, которыми берлинцы обзаводились (да и по сию пору обзаводятся) на окраине столицы. Туда он собирался привести Бонхёффера. План бегства был очень прост: Бонхёффер переоденется механиком и вместе с Кноблаухом выйдет за ворота, когда тот сменится с дежурства. Больше всего беспокоил вопрос, сумеет ли беглец спрятаться и покинуть страну прежде, чем его снова схватят.
24 сентября, в воскресенье, сестра Бонхёффера Урсула заехала к Кноблауху на машине вместе со своим мужем Рюдигером и дочерью Ренатой и оставила сверток с униформой, карточками и деньгами. Все было готово, оставалась лишь неясность, как выбраться из страны. Почему-то на той неделе Дитрих не осуществил план побега – возможно, именно потому, что еще не было решено, как ему действовать дальше.
