К сожалению, вы не располагали временем в тот момент, когда доктор Рашер хотел отчитаться об этих экспериментах перед Министерством авиации. Я возлагал большие надежды на этот доклад, потому что таким образом удалось бы устранить препятствия для интересующих меня опытов доктора Рашера – препятствия, главным образом основанные на религиозных соображениях.
Трудности пока что остаются прежние. «Христианские медицинские круги» заняли позицию, согласно которой юному германскому авиатору предоставляется рисковать собственной жизнью, но жизнь преступника, не пригодного даже для военной службы, священна, и ни в коем случае нельзя замарать себе руки его кровью…
Мы с вами не станем сердиться на подобные возражения. Понадобится еще по меньшей мере десять лет, чтобы излечить наш народ от традиционной узости мышления. Но подобные проблемы не должны сказываться на исследовании, насущном для наших великолепных молодых солдат и летчиков.
Прошу вас освободить доктора Рашера, медицинского офицера резерва, от службы в Luftwaffe и перевести его ко мне в Waffen-SS . В таком случае я возьму на себя всю полноту ответственности за эксперименты в данной области и предоставлю результаты, из которых нам в SS нужна лишь часть, относящаяся к борьбе с обморожениями на Востоке, в полное распоряжение Воздушных сил. Однако в этой связи я предлагаю вам поручить осуществление контакта между вами и Вольфом «нехристианскому» врачу…
Буду вам благодарен, если вы распорядитесь вновь передать нам камеру низкого давления, а также ножные насосы, потому что эксперименты будут продолжаться в том числе для условий более высотных полетов. С сердечным приветом и Heil Hitler
SS Reichsführer Гиммлер687.
Рашер провел четыреста экспериментов по замораживанию с тремястами подопытными, треть из них он заморозил насмерть, остальных в скором времени расстреляли или удушили газом.
* * *
В Бухенвальде эту группу заключенных содержали так, чтобы они могли выдерживать допросы. В полдень они получали суп, вечером – «хлеб, маргарин и мармелад»688. Предписывалась ежедневная получасовая прогулка взад-вперед по центральному коридору. Семнадцать узников находились в изоляции, им даже гулять полагалось поодиночке или вместе с соседом по камере, но охранники заморочились отпирать и запирать по очереди столько камер и рассчитывать время прогулок, им гораздо больше нравилось отдыхать в своем обогреваемом помещении, так что они стали выпускать узников в центральный коридор партиями по шесть и более человек, что позволило заключенным общаться. Поначалу заключенных из разных камер пытались еще разводить по отдельным отсекам коридора, но вскоре, пишет Бест,
...
мы все стали собираться вместе и вели общий разговор. Сдвигая изо дня в день час прогулки, я сумел постепенно увидеться со всеми товарищами по заключению. Также и по утрам двери камер обычно отпирали в одно и то же время, между шестью и восемью утра, и мы отправлялись в туалет, а в наших камерах тем временем проводилась уборка689.
Вероятно, в эти два месяца Бонхёффер тоже успел пообщаться с большинством соседей.
По мнению Беста, Рашер оставался при убеждении, что его эксперименты «вполне оправдывались ценностью полученных таким образом научных результатов». Более того,
...
он не видел никакого преступления в том, чтобы выставить десяток человек на мороз или погрузить их в холодную воду, а затем предпринять меры для реанимации. Напротив, он весьма гордился тем, что сумел разработать методику, могущую, по его словам, спасти тысячи жизней, которые в противном случае были бы утрачены, а арестован он якобы был за попытку опубликовать результаты своих исследований в швейцарском медицинском журнале – если бы он разгласил свои исследования, это пошло бы на пользу также и британским морякам с торпедированных судов, которые часто умирают, так и не приходя в сознание, даже если их успевают подобрать живыми690.
Как ни странно, Бест относился к Рашеру скорее с интересом, чем с отвращением.
...
В то время меня не так уж шокировали его истории, да и других заключенных, когда они ближе познакомились с Рашером, тоже. Мы давно уже привыкли к тому, что внезапная смерть в порядке вещей. В любой момент каждого из нас или всех скопом могли задушить газом, расстрелять или повесить, и мы настолько были заняты борьбой за собственное выживание, что уже не оставалось сил посочувствовать неизвестным и безликим для нас людям, которые все равно уже были мертвы. К тому же Рашер оказался хорошим товарищем. Человеческий характер – штука парадоксальная: на всем протяжении нашего знакомства Рашер отличался отвагой, верностью и самоотверженностью. В те трудные дни, что нам предстояли, он станет душой нашей компании, и хотя он лучше других сознавал опасность конфликта, он с готовностью выступал против жестокости охранников, в чьей власти мы оказались691.
Едва ли Бонхёффер разделял подобное отношение к нацистскому экспериментатору, и трудно представить себе двух более несхожих людей. Бонхёффера Бест описывает так:
...
весь смирение и доброта, он излучал вокруг себя атмосферу счастья, радовался малейшим событиям и был преисполнен глубочайшей благодарности просто за то, что жив… Один из очень немногих известных мне людей, для кого Бог был реален – и даже близок692.
В 1951 году в письме Сабине Бест уверял, что ее брат был «особенным, совершенно спокойным и нормальным, его как будто ничто не беспокоило… Его душа сияла в темном отчаянии нашей тюрьмы». По словам Беста, Бонхёффер «прежде боялся, что не вынесет подобного испытания, но теперь уверился, что ничего в жизни бояться не нужно». Он был «бодр, всегда готов ответить шуткой на шутку»693.
Фэлконер объединяет в своем отзыве Бонхёффера и Рабенау: «Только эта пара сумела ужиться в одной камере и даже наслаждалась обществом друг друга».694 Оба мемуариста – и Фэлконер, и Бест – отмечают, что прочие немцы ссорились между собой и не доверяли друг другу. Бест пишет:
...
При первом знакомстве с другими заключенными меня более всего поразило, насколько немцы подозрительны друг к другу, каждый потихоньку предостерегал меня: вон тому или иному не доверяйте, он – гестаповский шпион… Для нацистской Германии естественна атмосфера всеобщей подозрительности, и все же мне казалось странным, что узники гестапо вовсе не пытаются выступить единым фронтом и помочь друг другу695.
Бест считал, что, действуя заодно, они вполне могли бы устроить побег. Охранники с ужасом ждали кары, когда в лагерь нагрянут союзники, и, по мнению Беста согласились бы бежать вместе с пленными. Американцы стремительно надвигались с запада, русские – с востока. От Германии оставалась узкая и все более сужавшаяся полоска земли. Ждать освобождения оставалось недолго. Один из охранников, Зиппах, уже высказал намерение удрать прежде, чем до него доберутся американцы, но другой, Диттман, готовился драться до конца, а последние две пули оставить для Беста, которого он ненавидел, и для себя. «Ты отсюда живым не выйдешь!» – предупреждал он англичанина, который любил дразнить стражей – настолько, что Рашер однажды посоветовал ему «вести себя осторожнее, тут тебе не Заксенхаузен»696.
