Бонхёффер и его товарищи терпели холод и нужду, понимая, что со дня на день их ждет либо смерть, либо свобода. Им было известно о продвижении американцев: охранники так нервничали, что позволили генералу фон Фалькенхаузену ежедневно слушать военные сводки по стоявшему в помещении охраны радиоприемнику, чтобы он, человек военный, разъяснял им, сколько осталось до окончательного поражения.
30 марта наступила Страстная пятница. Мы вправе предположить, что Бонхёффер, как обычно, медитировал, молился и пел гимны – тихонько или даже про себя. 1 апреля, на Пасху, уже можно было различить вдали грохот американских пушек. Где-то за рекой Верра шел бой. Скоро все будет кончено. В тот день Бонхёффер вместе со всеми христианами Запада праздновал Воскресение Христово, и казалось символическим, что в этот же день воскресла и надежда.
Днем главный охранник, Зиппах, велел пленным собираться. Куда их повезут? Неизвестно. У большинства особых пожитков не имелось, но Бест успел обзавестись печатной машинкой, чемоданом и тремя большими коробками. В тот день новых распоряжений не поступало, но в понедельник другой страж, Диттман, предупредил всех, что, вероятно, придется идти пешком. Бест был в ярости: придется оставить все добро. Но такая уж была ситуация – ни еды, ни машин, и даже если бы удалось раздобыть фургон, топливо давно закончилось. Никого не удивило, что предстоит передвигаться пешком, хотя кое-кто из узников был болен [90] . В плохом состоянии были Герэ, Мюллер и фон Петерсдорф, но и здоровые ослабели от недостатка пищи и от холода. Однако и в понедельник больше разговоров о перемещении не было.
Во вторник, 3 апреля, во второй половине дня Зиппах возвестил, что до отправления остался час. Однако и час прошел, и два. Наконец, в десять часов вечера они услышали окончательное решение: их все-таки повезут, но в машине, рассчитанной на перевозку восьми пассажиров без багажа – а их было шестнадцать человек с вещами. Вместо топлива использовались дрова, которые подкладывали в генератор, так что переднюю часть фургона завалили дровами, а в дороге пассажирам предстояло дышать дымом. Но так или иначе, они покидали Бухенвальд.
Глава 31 На пути к свободе
Все то время, что я знал его, он казался счастливым и помогал слабейшим преодолеть депрессию и тревогу.
Хью Фэлконер в письме Герхарду Ляйбхольцу, октябрь 1945 г.
Это конец… И начало жизни для меня.
Тот, кто уверовал в Бога и Его Царство, кто узнал о Царстве, где пребывают воскресшие, не может с этой минуты не испытывать ностальгии – он с радостным упованием ждет того часа, когда будет освобожден от телесного существования… Смерть – это ад, холод и тьма, если наша вера не преобразит ее, но в том-то и чудо, что мы можем преобразить смерть.
Дитрих Бонхёффер, проповедь в Лондоне, ноябрь 1933 г.
Шестнадцать узников – странный подбор, с какой точки зрения ни глянь – теснились в фургоне со своими пожитками [91] . Трудно было даже пошевелиться. Здесь были аристократические, увенчанные множеством наград армейские генералы, флотский офицер, бывший дипломат с женой, мрачный советский летчик, католик-юрист, богослов, женщина сомнительной добродетели и «доктор» из концентрационного лагеря. Едва они забрались в фургон и за ними заперли дверь, как взвыли сирены воздушной тревоги. Охранники бросили заключенных в запертом фургоне и опрометью кинулись в более безопасное место, подальше от подвала с боеприпасами. Узники томились в темноте и тесноте, гадая, не ударит ли бомба в них. Наконец, прозвучал сигнал отбоя, солдаты вернулись и запустили двигатель – через сто метров фургон вновь остановился, а работавший на дровах двигатель продолжал работать, наполняя легкие пассажиров угарным газом. Находившийся среди них изобретатель газовых камер в панике заорал: «Это душегубка, нас сейчас отравят насмерть!» 697.
Рашер знал, о чем говорил: в фургонах-душегубках нацисты с 1940 года убивали душевнобольных и других подлежавших эвтаназии пациентов, а потом тем же методом истребляли евреев. Душегубки заполнялись до отказа, воздуха в них с самого начала не хватало, а затем включали двигатель, направляя выхлоп во внутреннее помещение. Делалось все это на ходу – фургон как раз прибывал к воротам крематория, за это время пассажиры успевали превратиться в трупы.
Пейн Бест разглядел вентиляционное отверстие – через него пробивался свет – и спросил эксперта, предусмотрены ли такие удобства в передвижных газовых камерах. Рашер признал, что душегубки не проветривались, так что если они сейчас задохнутся, это произойдет по недосмотру, а не намеренно. Тем временем фургон сдвинулся с места и стало полегче дышать, но Рабенау и обе женщины, Маргот Геберляйн и Хайдль, все-таки потеряли сознание.
Выехали они после десяти и ехали всю ночь на скорости километров двадцать в час и за час успевали проехать не более пятнадцати километров – приходилось останавливаться, чтобы прочистить дымоход и подбавить в топку дрова. Каждый раз, когда фургон останавливался, пассажиры начинали задыхаться в темноте, каждый раз двигатель с трудом удавалось запустить вновь, его приходилось гонять минут по пятнадцать, прежде чем машина могла стронуться с места, а когда двигатель работал на холостом ходу, его выхлопы заполняли внутренность фургона698. «Путешествие в ад», кратко и энергично сформулировал Бест и добавил некоторые подробности:
...
Без света, без еды и питья, а если бы не щедрость Бонхёффера, то и без курева: он, хотя был заядлым курильщиком, сберег свой скудный табачный паек и теперь с готовностью внес его в общий котел. Он был добрый, поистине святой человек. Мы сидели очень тесно, на ноги нам навалили багаж, руки были прижаты к бокам, кое-какие мелкие вещи сунули нам за спину, в результате чего нам пришлось сместиться на край жесткой деревянной скамьи и у каждого спина вскоре разболелась от неудобной позы. Всю ночь мы то ползли, то останавливались, час ехали, час заводились, сидели застывшие, голодные, усталые, мечтающие о глотке воды, и так тянулось, пока сквозь отверстие вентилятора не забрезжил первый утренний свет. После бессонной ночи природа берет свое, и со всех сторон послышались крики: «Не могу больше терпеть, откройте дверь, выпустите меня!» Мы замолотили кулаками в стены нашей темницы, фургон затормозил, дверца открылась и грубый голос спросил: «Что там еще?» Мы сообщили о наших потребностях, стараясь, ввиду присутствия двух дам, соблюдать необходимую деликатность, но вопрошавший тут же откровенно и грубо передал нашу просьбу другим надсмотрщикам.
Они заспорили, стоит ли удовлетворять наше ходатайство, но в итоге двери открылись и всех выпустили из фургона. Остановились мы в не слишком удачном месте, нигде ни кустика, ни холмика, чтобы укрыться. В отдалении обнаружилась небольшая группка деревьев, и туда обе наши спутницы устремились со всей возможной поспешностью в сопровождении одного стража, а двое других держали под прицелом автоматов пятнадцать мужчин, отдававших дань природе. Леди оказались проворнее нас, – заканчивает свое повествование Бест, – и хотя мы заранее повернулись спиной к той стороне, откуда они возвращались, все мы сознавали, сколь неприлично все происходящее699.
