До окончания семестра Бонхёфферу удалось каким-то образом получить аудиенцию у Папы.
...
Суббота, аудиенция у Папы. Крушение великих надежд. Все совершенно безлично, холодно. Папа не произвел на меня ни малейшего впечатления. В нем нет ничего от первосвященника. Отсутствует величие, вообще что-либо выдающееся. Как печально, что все выглядит именно так!92
Незаметно славные римские каникулы подошли к концу: «С болью в сердце я в последний раз взглянул на собор Святого Петра, торопливо уселся в трамвай и уехал»93.
Через три года Бонхёффер возглавит кружок молодых людей, так называемый четверговый кружок, состоявший из одаренных юношей и девушек шестнадцати-семнадцати лет. Дискуссионный кружок затрагивал множество тем, один из четвергов они посвятили Католической церкви, после чего Бонхёффер подытожил свои размышления в коротком эссе:
...
Трудно переоценить роль Католической церкви в европейской культуре и в мире в целом. Она крестила и цивилизовала варварские народы и долгое время оставалась единственной хранительницей науки и искусства – особенно потрудились на этом поприще монастыри. Католическая церковь создала невиданную нигде и никогда духовную силу, так что и поныне мы изумляемся изобретательности, с какой она соединила принцип вселенскости с принципом единой святой Церкви, терпимость с нетерпимостью. Она сама – целый мир, она соединяет в себе бесконечное разнообразие, и столь пестрая картина обладает неотразимым обаянием (Complexio oppositorum [18] ). Едва ли какое-либо государство производит столько разных типов людей, сколько их имеется в Католической церкви. С замечательной энергией она поддерживает единство в разнообразии, сохраняет любовь и уважение многих миллионов и поддерживает сплачивающее чувство общины… Но такое величие внушает и серьезные опасения. Остался ли этот мир [мир Католической церкви] Церковью Христа? Не превратился ли он из вехи, указующей путь к Богу, в препятствие на этом самом пути? Не преграждает ли он единственный путь к спасению? Но ведь никто не может перегородить дорогу к Богу. Церковь по-прежнему обладает Писанием, и пока она им обладает, мы можем по-прежнему верить в святую христианскую Церковь. Слово Божие нерушимо вовеки (Ис 55:11), проповедуется ли оно нами или сестрой-Церковью. Мы исповедуем одну и ту же веру, повторяем одну и ту же Молитву Господню, у нас сохранились общие древние ритуалы. Это сплачивает нас воедино, и мы хотели бы жить в мире с нашей столь отличной от нас сестрой. При этом мы не желаем отказываться ни от чего, что мы признаем Словом Божиим. Названия «католический» или «протестантский» не столь существенны. Важно лишь Слово Божие. И мы никогда не станем принуждать чужую веру, ибо Господу не нужно служение против воли и Он наделил всех свободной совестью. Мы можем и должны желать того, чтобы наша сестра-Церковь искала своей души и не заботилась ни о чем, кроме Слова (1 Кор 2:12–13). Пока не наступят столь желанные времена, нужно запастись терпением. Нам придется терпеть, если в потемках самообмана «единая святая Церковь» провозглашает нашу Церковь анафемой. Она не ведает лучшего, однако ненависть ее направлена на ересь, не на еретика. И покуда нашим единым оружием остается слово, мы можем с уверенностью смотреть в будущее94.
Глава 4 Студент в Берлине 1924–1927
Любому человеку нелегко было бы соответствовать требованиям, предъявляемым семейством на Вангенхаймштрассе. Дитрих Бонхёффер признавал, что в его доме новичков рассматривали под микроскопом. Неудивительно, что и сам Дитрих казался порой высокомерным или неприветливым.
Вернувшись в середине июня из Рима, Бонхёффер записался на летний семестр в Берлинский университет. В Германии студенты часто переходили из университета в университет после первого или второго курса, и Дитрих тоже не собирался задерживаться в Тюбингене больше года. В Берлине он проучится семь семестров и в 1927 году, в возрасте 21 года, защитит диссертацию.
Он вновь поселился в родительском доме, однако со времени его отъезда в семье произошли существенные перемены: Сабина уехала учиться в Бреслау и обручилась с молодым юристом Герхардом Ляйбхольцем, евреем. Через это родство Бонхёфферам предстоит испытать несчастья грядущих лет буквально на своей шкуре.
Решение учиться в Берлине казалось Дитриху вполне естественным. Тут было средоточие культурной жизни, он практически каждую неделю наведывался в музей, оперу или на концерт. К тому же здесь был дом, была семья, которая также предоставляла молодому человеку замечательную культурную среду – «по соседству» с Карлом-Фридрихом работали Эйнштейн и Макс Планк. Бетге пишет: «Любому человеку нелегко было бы соответствовать требованиям, предъявляемым семейством на Вангенхаймштрассе. Дитрих Бонхёффер признавал, что в его доме новичков рассматривали под микроскопом. Неудивительно, что и сам Дитрих казался порой высокомерным или неприветливым»95. Но главным доводом в пользу Берлина оказался богословский факультет с его всемирной славой и все еще памятной тенью Фридриха Шлейермахера. Возглавлявший в 1924 году факультет семидесятитрехлетний Адольф фон Гарнак тоже казался живой легендой. Он был учеником Шлейермахера, то есть непреклонным либералом в богословии, и на рубеже XIX и XX веков входил в число создателей метода исторической критики. Он изучал Библию с позиций анализа текста и исторической критики, а потому пришел к выводу, что описываемые в этой книге чудеса не имели места, а Евангелие от Иоанна не входило в первоначальный канон. Гарнак, как и большинство профессоров и академиков, жил в Грюневальде, и юный Бонхёффер нередко провожал его до станции Халлензее, откуда они вместе ехали в город. Дитрих три семестра подряд посещал знаменитый семинар Гарнака и высоко чтил великого ученого, хотя и не принимал большую часть его умозаключений. Его товарищ по семинару Гарнака Гельмут Гоэс вспоминал «тайный энтузиазм», который пробуждала в нем «свободная, критическая и независимая» мысль Бонхёффера.
...
Дитрих превосходил почти всех нас богословскими знаниями и способностями, и это производило на меня сильное впечатление, однако мой горячий интерес к нему еще более усиливался оттого, что я видел перед собой человека, не довольствовавшегося собиранием и заучиванием verba и scripta [19] учителя, но способного к независимому мышлению, знавшего, чего он хочет, и хотевшего то, что он знает. Я видел (и для меня это было нечто пугающее и прекрасное), как юный светловолосый студент спорит с достопочтенным историком, с Его Превосходительством фон Гарнаком, возражает ему вежливо, но с твердым пониманием собственной богословской позиции. Гарнак опровергал его возражения, но студент продолжал спорить96.
Бонхёффер отличался независимостью ума, поистине удивительной в таком молодом человеке. Некоторые профессора считали его зазнайкой, тем более что он не пристраивался ни к кому из них под крылышко, всегда соблюдал дистанцию. Но сын Карла Бонхёффера, с детства знавший, что открывать рот за столом вправе лишь тот, кто сумеет отстоять каждое сказанное им слово, не мог не приобрести достаточно интеллектуальной уверенности, и было бы несправедливо упрекать его в том, что он не отступал и перед великими умами.
