...
Я говорил о парализованном и о главных словах этого эпизода – «грехи прощены». Я, как обычно, старался раскрыть перед детьми суть Писания, и они слушали внимательно, были даже растроганы, поскольку я, кажется, говорил с чувством. Затем прощание… от совместной молитвы у меня давно уже бегут мурашки по спине, а уж когда дети, с которыми я провел последние два года, стали молиться за меня… Где народ молится, там существует Церковь, а где есть Церковь, нет места одиночеству103.
Происходили и другие прощальные мероприятия, а 4 февраля праздновался день рождения молодого пастора. Отъезд был назначен на 8 февраля. Дитрих взял билет на ночной поезд до Парижа, где надеялся повидать своего одноклассника по грюневальдской гимназии Петера Олдена. Они должны были провести вместе неделю, после чего Дитрих продолжит свой путь в Барселону.
В вечер отъезда устроили большой званый ужин, собралась вся большая семья – родители, бабушка, все братья и сестры, проездом находившийся в Берлине дядя Отто. Под занавес прибыли две машины, Дитрих нежно простился с бабушкой, остальные гости втиснулись в такси и к 10 часам вечера проводили Дитриха на вокзал. В 23:00 паровоз дал гудок и поезд тронулся. Дитрих Бонхёффер впервые отправился в путь один. Ему предстояло провести год вдали от семьи, завершилась многолетняя учеба, его ждала совсем другая жизнь, весь большой мир. Как и для многих других юношей, большой мир для него начинался с Парижа – и с проституток, хотя и не в том смысле, как у большинства.
Поезд делал часовую остановку в Льеже (Бельгия). Как всегда, не упустив возможность увидеть что-то новое, Бонхёффер нанял такси и проездил этот час под дождем, осматривая город. В Париже его ждал забронированный Петером номер в отеле «Босежур», подле садов Ранела. По прибытии в Париж он первым делом наведался туда. И всю совместную неделю в Париже два приятеля провели, изучая город, по большей части в дождь. Они чуть ли не каждый день посещали Лувр, слушали в опере «Риголетто» и «Кармен». А проституток Бонхёффер увидел в церкви, в них Бог явил ему образ своей благодати:
...
В воскресенье вечером я присутствовал на чрезвычайно праздничной высокой мессе в храме Пресвятого Сердца. Здесь собирается население Монпарнаса; проститутки со своими сожителями идут на службу, выполняют весь ритуал – впечатляющее зрелище и в очередной раз можно убедиться в том, что эти наиболее обремененные люди именно благодаря своей участи и чувству вины наиболее близки к духу Писания. Я давно уже думаю, что Тауэентциенштрассе [берлинский район красных фонарей] могла бы стать плодороднейшим полем для пастырской работы. Мне гораздо легче вообразить себе, как молится убийца или блудница, чем представить на молитве тщеславного человека. Ничему так не чужда молитва, как тщеславию104.
Во вторник Дитрих распрощался с Парижем и сел на вечерний поезд на вокзале Д’Орсей. На рассвете следующего дня он открыл глаза и увидел кромку берега и моря. Подъезжали к Нарбонне, до границы с Испанией оставался час езды. «Солнце, – записал он, – которого я вот уже две недели не видел, только что вышло из-за горизонта и подсветило ранневесенний пейзаж, точь-в-точь из волшебной сказки»105. За ночь его будто перенесли в другой мир: серый туман и дождь Парижа сменились яркими красками: «Луга были зелены, цвели миндаль и мимоза. Вскоре показались сверкавшие на солнце пики Пиренеев, а слева – синее море»106. На границе, в Порт-Боу, Дитрих пересел в вагон первого класса и в этой роскошной обстановке завершил свое путешествие на юг. В 12:55 он прибыл в Барселону.
* * *
На вокзале его встретил пастор Фридрих Олбрихт, «высокий, темноволосый, приветливый и сердечный человек, который говорит быстро и невнятно» и внешне «мало похож на священника, хотя и неэлегантен»107. Олбрихт проводил нового помощника в бедноватый пансион возле церкви, где тому предстояло жить. Условия оказались весьма примитивными по тогдашним меркам молодого викария, даже умываться приходилось в туалете, а этот туалет старший брат, Карл-Фридрих, навестивший позднее Дитриха, сравнивал с «туалетом в вагоне третьего класса, разве что его не трясет»108. Три хозяйки пансиона говорили только по-испански и добросовестно старались выговорить имя «Дитрих» – не получилось. Жили в пансионе и два немца, бизнесмен Хаак и преподаватель начальной школы Тумм. Оба давно уже освоились, Бонхёффер им сразу же приглянулся, и они пригласили его на ланч.
Утолив голод, Бонхёффер вернулся к пастору Олбрихту. Они обсудили обязанности викария, в том числе ему предстояло вести детскую службу и разделить приходские заботы Олбрихта. Он также должен был читать воскресную проповедь, если Олбрихт отлучится, а Олбрихт в тот год отлучался часто и надолго. Он был счастлив передать свою паству в надежные руки и наконец-то воспользоваться давно заслуженным отпуском. Летом он уехал на три месяца к родителям в Германию.
В Барселоне Дитрих столкнулся с совершенно иным миром, чем тот, который был ему знаком в Берлине. Немецкая община оказалась консервативной, застывшей, ее словно не затронули драматические события, на протяжении десятилетия потрясавшие Германию. Не было тут и ничего подобного интеллектуальной, высокообразованной и либеральной в суждениях берлинской среде. На месте Бонхёффера так чувствовал бы себя американец, променявший бродильный чан Гринвич-виллидж на компанию преуспевающих, довольных жизнью и начисто лишенных интеллектуального любопытства жителей Коннектикута. Перемена далась молодому путешественнику небезболезненно. В конце месяца он писал: «У меня не было ни одного разговора в стиле Грюневальда». Несколько недель спустя он писал Сабине: «Я все более замечаю, что эмигранты, авантюристы и предприниматели, уехавшие из Германии, все сплошь заклятые материалисты и от пребывания за границей их интеллектуальный уровень нисколько не повысился. Это относится даже к учителям»109.
Материализм распространялся и среди молодого поколения, не помнившего лишения военных годов. Барселона не была охвачена влиятельным в Германии молодежным движением, его романтические порывы не залетали так далеко на юг. Большинство молодых людей даже не замечали открывавшихся перед ними возможностей, они готовились унаследовать бизнес своих отцов.
Интеллектуальный застой, томительная в целом атмосфера Барселоны тяготили сверхактивный ум и характер Бонхёффера. Его удивляло, как и молодые, и старые проводят часы, праздно посиживая в городских кафе средь бела дня, болтая ни о чем. Он подметил, что популярностью, наряду с кофе, пользуется вермут с содовой, к которому обычно подавали полдюжины устриц. Хотя многое в этом образе жизни его шокировало, надо отдать Бонхёфферу должное: он не бунтовал, а старался ужиться. В частных письмах близким он мог пожаловаться, но не злился и не раздражался, а главное – не ворчал. Он стремился как можно лучше выполнять свой пастырский долг, а для этого требовалось хотя бы отчасти усвоить привычки людей, которым он служил.
Как и в Риме, здесь он тоже интересовался католическими обрядами и обычаями. В письме бабушке он описывал заинтересовавшую его сцену.
...
Недавно я любовался замечательным зрелищем. На главной улице выстроилась вереница автомобилей и все протискивались сквозь узкие, специально возведенные ворота, где стояли священники и опрыскивали проезжавшие автомобили святой водой. Оркестр играл марши, народ веселился, орал. Что такое? Праздник святого покровителя автомобилей и шин!110
