Глава 10 Церковь и еврейский вопрос
Вопрос сегодня заключается отнюдь не в том, могут ли немецкие члены нашей общины и далее терпеть церковное общение с евреями. Обязанность христианской проповеди – сказать: вот Церковь, где еврей и немец оба предстоят Слову Божьему, и этим доказывается, осталась ли Церковь Церковью или же перестала ею быть.
Кто сжигает книги, будет сжигать и людей.
В первые же месяцы своего правления скорость и размах перемен, осуществляемых нацистами в германском обществе, нарастали по экспоненте. Под лозунгом Gleichschaltung («синхронизация») страна полностью переводилась на национал-социалистические рельсы. Никто и вообразить себе не мог, сколь быстро и сколь радикально все изменится.
Бонхёфферы всегда принадлежали к числу наиболее осведомленных людей, и сейчас, когда тень Третьего рейха стремительно накрывала Германию, большую часть информации они получали от супруга Кристель, Ханса фон Донаньи, юриста Верховного суда. От него они узнали, что 7 апреля вступит в силу некий особенно встревоживший их указ – «Арийский параграф». Этот параграф послужит основой для целого ряда законов, которые в совокупности цинично именовались «Восстановлением гражданской службы». Отныне все правительственные чиновники набирались исключительно из «арийцев», потомки евреев теряли работу. Если бы этот закон приняла немецкая Церковь, тесно спаянная с государством, это повлекло бы запрет на служение для священников еврейского происхождения – к их числу принадлежал и друг Бонхёффера Франц Хильдебрандт. Многие были растеряны и не знали, как реагировать. Бонхёффер понимал, что кто-то должен вникнуть в эту ситуацию, и взял эту задачу на себя – итогом стало написанное в марте 1933 года эссе «Церковь и еврейский вопрос».
«Церковь и еврейский вопрос»
Группа священников собиралась обсудить положение в стране в доме Герхарда Якоби, пастора мемориальной церкви кайзера Вильгельма. Бонхёффер планировал выступить перед ними со своим эссе в начале апреля.
Немецкая Церковь пребывала в смятении. Часть ее руководства предпочитала союз с нацистами, поскольку те решительно выступали против коммунистов и «безбожников». Эта партия выступала за согласие с расовыми законами и за подчинение фюреру. Им казалось, что, обручив Церковь с государством, они поспособствуют возрождению и Церкви, и былой славы Германии – такой, какой она была до Версальского договора, до хаоса и унижений последних пятнадцати лет. Моральное вырождение Веймарской республики было слишком очевидным. Разве Гитлер не сулил вернуть народу моральный порядок? Пусть пасторы и не во всем были с ним заодно, однако им казалось, что, когда престиж Церкви будет восстановлен, они смогут повлиять на фюрера и подтолкнуть его в желательном направлении.
Имелась в Церкви и группа, всеми силами поддерживавшая восхождение Гитлера к власти, – эта группа с легкостью выбросила за борт двухтысячелетнюю традицию христианства. Эти люди выступали за единую и сильную германскую Церковь, «христианство» им требовалось мужественное и мускулистое, дабы поразить безбожные орды большевизма. Эта группировка дерзновенно именовала себя Deutsche Christen («Немецкие христиане»), а свою разновидность веры – «позитивным христианством». «Немецкие христиане» весьма агрессивно набрасывались на тех, кто не был с ними согласен, усугубляя смятение и разделение в Церкви.
Но самым печальным аспектом общего упадка Церкви стала готовность вождей немецкого протестантизма поразмыслить над возможностью принятия Арийского параграфа. Они рассуждали так: пусть христиане еврейского происхождения создадут себе отдельную Церковь – с какой стати они претендуют быть частью строго «немецкой» Церкви? В 1930-е годы расовая идеология еще не казалась столь чудовищной, как ныне, и нет оснований осуждать всех, кто поначалу сочувствовал этим идеям, как заклятых антисемитов.
Мысль о «разделенных, но равных нациях» господствовала на американском Юге, и Бонхёффер воочию мог наблюдать действие этой системы. Он знал, что подобные идеи коренятся в предрассудках относительно идентичности человека и устройства общества. В Европе, как и во всем мире, еще действовали строгие табу на смешение этносов и рас. Так что хотя Бонхёффер видел в этой идеологии врага христианской веры, вместе с тем он понимал, насколько популярно такое мировоззрение. Какой-нибудь немецкий богослов или священник, вовсе не питавший зла против евреев, вполне мог уверить себя в приемлемости Арийского параграфа. Некоторые и впрямь считали, что этнический еврей, принявший христианство, должен стать частью общины, состоящей из таких же обращенных евреев. Точно так же многие вполне чистосердечные белые американцы всего несколько десятилетий тому назад относились к христианам иного оттенка кожи. Бонхёффер понимал бессмысленность возмущенного протеста – не стоило клеймить таких людей как расистов, нужно было опровергать их заблуждения логически.
В отличие от большинства немцев, Бонхёффер был знаком с другими церквами, помимо Немецкой лютеранской церкви. Он наблюдал в Риме сослужение католиков многих национальностей и рас, в США он сам принимал участие в богослужении афроамериканских христиан в Гарлеме, через посредство экуменического движения он соприкасался с другими христианами Европы. Сейчас перед Бонхёффером стоял неотложный вопрос: как Церковь должна отнестись к законам о евреях? Но за этим вопросом открывался другой, над которым он думал постоянно: Что есть Церковь?
«Впервые в истории, – так начал он свое эссе, – евреи переводятся под действие особых государственных законов лишь на основании расовой принадлежности и без учета религиозных убеждений. Эта ситуация ставит перед богословами две новые проблемы, каждую из которых нужно рассматривать в отдельности»204.
Бонхёффер рассмотрел взаимоотношения Церкви и государства и задал общую почву для разговора даже с наиболее скептически настроенными читателями, процитировав слова из Послания к Римлянам: «Нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» (13:1). Иными словами, мирскую власть устанавливает Бог для поддержания порядка. Церковь не противостоит правительству поскольку оно – правительство, поскольку оно обуздывает, пусть и суровыми мерами, силы зла. В первых строках своего эссе Бонхёффер подчеркивает и даже преувеличивает принцип подчиненности Церкви государству: «Без сомнения, Реформатская церковь не имеет права выступать против правительства в том, что касается его сугубо политических функций». Бонхёффер знал своих читателей и хотел сразу же показать, что разделяет их взгляды на природу государства. Он также понимал, что высказывается внутри определенной традиции, которая восходит к Лютеру, а Лютер в своих рассуждениях о роли государства чересчур большую роль отводил верховной власти – например, хвалил ее за разгром крестьянского восстания. Тут приходилось ступать с большой осторожностью.
От этого начального утверждения Бонхёффер переходит к словам о том, что Церковь, тем не менее, играет в государстве жизненно важную роль. Какую именно? Церковь должна «постоянно вопрошать правительство, законны ли его действия именно как правительства, то есть ведут ли они к установлению закона и порядка, а не к распространению беспорядка и беззакония». Иными словами, Церковь помогает государству оставаться государством.
