В октябре Бонхёффер готовился к отъезду в Лондон. Приступить к выполнению своих обязанностей он должен был через две недели, но Геккель ясно дал понять, что после недавних выступлений Бонхёффера его могут и не выпустить. С помощью такой угрозы Геккель принуждал Бонхёффера к отступлению, но Бонхёффер не проявлял ни малейшего «раскаяния» – напротив, он ответил Геккелю, что не отречется ни от одного написанного или произнесенного вслух слова. Он также не был готов дать обещание воздержаться во время работы в Лондоне от экуменической деятельности, на чем опять-таки настаивал Геккель. Более того: Бонхёффер потребовал личной встречи с рейхсепископом Мюллером.
Встреча состоялась 4 октября. На встрече Бонхёффер объявил рейхсминистру, что не намерен представлять в Англии Церковь Германского рейха, и повторил то, что уже говорил Геккелю: он продолжит диалог с экуменическим движением. Не слишком обремененный образованием Мюллер просил его хотя бы снять свою подпись с основополагающего документа Чрезвычайного союза пасторов и несколько смутился, когда Бонхёффер подкрепил свой отказ пространной цитатой из Аугсбургского Вероисповедания – на латыни. На том разговор и оборвался. Опасаясь, что от Бонхёффера будет еще больше неприятностей, если помешать его отъезду, Мюллер предпочел дать ему разрешение на перевод в Лондон.
Бонхёффер присягнул на верность Германии, однако не «национал-социалистическому государству». Такова была его позиция и на тот момент, и в дальнейшем: он всегда будет безраздельно предан Церкви и Германии, но ни крупицей души не пожертвует псевдоцеркви Мюллера или диктатуре, вздумавшей говорить от имени великой страны, чью историю и культуру он глубоко любил.
Лига Наций
В октябре, к радости большинства немцев, Гитлер объявил о выходе Германии из Лиги Наций. Официальное заявление прозвучало за два дня до отъезда Бонхёффера в Лондон. Как большинство своих дерзких и опасных шагов, эту меру Гитлер тоже подавал как вынужденный врагами поступок. Он только что просил у Лиги Наций «равного статуса», то есть предоставления Германии права создать армию, не уступающую вооруженным силам других крупных государств. Получив вполне ожидаемый отказ, фюрер объявил о выходе из Лиги Наций, – он был уверен, что Лига Наций не решится противостоять ему, и оказался прав в своем расчете. Полагался Гитлер и на благосклонное принятие этого известия большинством немцев, и опять же не зря, потому что этот вызов казался еще одним шагом к тому, чтобы окончательно сбросить с себя унизительные цепи, наложенные Версальским договором.
Как всегда, Гитлер со звериной проницательностью угадывал реакцию народа – во многом он сам ее и формировал. В тот период почти все немцы с энтузиазмом одобряли каждое его решение. По чести сказать, они понятия не имели о том, что им предстояло. Почти все – но тут были и исключения, и первыми среди них следует назвать Бонхёффера и Хильдебрандта. Даже Мартин Нимёллер не поспевал за ними. Как многие, занявшие верную позицию во внутрицерковных спорах, он отделял проблемы Церкви от государственных. Одно дело – пресечь вмешательство «немецких христиан» во внутрицерковную жизнь, но он не видел связи между этими событиями и политикой Гитлера в других областях. По случаю выхода из Лиги Наций Нимёллер послал фюреру поздравительную телеграмму от имени Чрезвычайного союза пасторов, выражая благодарность и верность руководителю германского государства.
Бонхёффер и Хильдебрандт пришли в ужас. Еврей Хильдебрандт до такой степени был возмущен слепотой Нимёллера, что, когда тот предложил ему занять пост в этом союзе пасторов, Хильдебрандт отказался, выразив свое негодование в письме Нимёллеру. Даже при наличии единомышленников в Чрезвычайном союзе пасторов они с Бонхёффером часто ощущали себя одиночками. Хильдебрандт писал:
...
Не нахожу возможным понять, каким образом вы радостно приветствуете политический шаг в Женеве, а сами при этом отказываетесь занять недвусмысленную позицию по отношению к Церкви, которая систематически отказывает нам в равном статусе243.
Много позже, проведя восемь лет в концентрационных лагерях по личному распоряжению Адольфа Гитлера, Нимёллер написал прославившиеся слова:
...
Сперва они пришли за социалистами, и я молчал, потому что не был социалистом. Потом они пришли за членами профсоюзов, и я молчал, потому что не состоял в профсоюзе. Потом они пришли за евреями, и я молчал, ведь я не еврей. А когда они пришли за мной, уже не оставалось никого, кто бы заступился за меня.
Объявив о намерении выйти из Лиги Наций, Гитлер хитроумно предоставил окончательное решение «немецкому народу» на референдуме 12 ноября. Он заранее знал, каков будет ответ, тем более что пресса и финансы Германии уже находились в руках нацистов.
Правильно был выбран и день плебисцита – правильно и цинично: накануне, 11 ноября, отмечалась 15-я годовщина унижения, нанесенного Германией от Антанты. На случай, что кто-то мог это забыть, Гитлер напомнил об этой вехе в своей речи:
...
Позаботьтесь о том, чтобы в дальнейшем этот день вспоминался в истории нашего народа как день спасения! Да будет записано: 11 ноября немецкий народ формально лишился чести; пятнадцать лет спустя наступило 12 ноября – и немецкий народ вернул себе свою честь! 244
Итак, 12 ноября Германия в очередной раз утвердила диктатуру Гитлера и «демократическим путем» передала ему единодушное разрешение утереть нос всем врагам Германии и тем, кто так унизил страну. Пусть Франция, Англия и США видят, с кем вздумали шутки шутить!
«Немецкие христиане» перестарались
Пьянящая пора для нацистов. На следующий день после референдума «немецкие христиане» затеяли праздник в форме массового митинга на своей любимой площадке в берлинском Дворце спорта (Sportpalast). Большой зал украшали нацистские флаги и плакаты с лозунгом «Один Рейх, один Народ, один Фюрер, одна Церковь». Двадцать тысяч человек собрались послушать руководителя «немецких христиан» в Берлине, истеричного преподавателя по имени Рейнгольд Краузе. То был его момент славы, и Краузе ухватился за свой шанс обеими руками. Однако он выскочил на сцену с таким энтузиазмом, что причинил существенный вред и себе, и всему движению.
Не ведая, что в тот день его речь услышат за пределами отобранной аудитории Дворца спорта, Краузе выболтал все то, что он сам и наиболее фанатичные лица в движении «Немецких христиан» давно уже обсуждали между собой, но ни разу еще не произносили публично. Маска умеренности, до сих пор предъявлявшаяся большинству немцев, была сорвана.
Грубо, без обиняков, Краузе потребовал, чтобы германская Церковь раз и навсегда избавилась от каких-либо следов еврейства. Первым делом отбросить Ветхий Завет, «с еврейской денежной моралью и сказками о торговцах скотом и шлюхах!». Стенографический отчет запечатлел в этот месте «продолжительные аплодисменты». Новый Завет также следует подвергнуть ревизии: образ Иисуса должен «полностью совпадать с требованиями национал-социализма». Устранить «излишний акцент на распятом Христе» – образ Распятого депрессивен, говорит о поражении, то есть он – еврейский, Германии же требуется надежда и победа! Краузе высмеял «богословие равви Павла с его козлами отпущения и комплексом неполноценности», высмеял символ креста, «нелепый, подрывающий силы пережиток иудаизма, неприемлемый для национал-социалистов!». Он потребовал, чтобы каждый пастор в Германии приносил личную присягу на верность Гитлеру, «и пусть каждая церковь в Германии примет к сердцу Арийский параграф и изгонит всех христиан еврейского происхождения!245».
