В свой день рождения, как и в каждое воскресенье, Бонхёффер прочел две проповеди, но вечером к нему пришли друзья, а родные собрались в полном составе на Вангенхаймштрассе, 14, и оттуда звонили ему с поздравлениями. Среди прочих он получил в тот день и письмо от отца со словами, которых старший Бонхёффер никогда раньше не говорил сыну:
...
Дорогой Дитрих,
В ту пору, когда ты решил изучать богословие, я думал порой, что обидно посвящать твои способности простой, не слишком-то насыщенной событиями жизни пастора, как у моего дяди в Швабии… Но что касается простоты и бессобытийности, тут я сильно ошибался. Мне, привыкшему жить в мире науки, не представлялась вероятность подобного кризиса в церковной сфере. Но в этом, как и во многом другом, мы, старшее поколение, были неправы, мы верили в прочность так называемых общепринятых понятий, взглядов и всего прочего… По крайней мере одно преимущество в твоей профессии есть – как и в моей: ты живешь в постоянном общении с людьми и можешь что-то сделать для них, причем даже более важное, чем они могли бы получить от медицины. Из этого у тебя ничего не отнимется, пусть даже сама организация, в которую ты попал, оказалась отнюдь не такой, как хотелось бы262.
Епископ Геккель в Лондоне
На следующий после дня рождения день Бонхёффер вместе с другими лондонскими пасторами обсуждал предстоящий визит Геккеля. Они составили меморандум с перечислением своих претензий к имперской Церкви и собирались использовать этот документ на встрече. В меморандуме был затронут вопрос насилия рейхсцеркви по отношению к оппонентам и был выражен протест против подчинения церкви Мюллеру, который со всей очевидностью разделял самые возмутительные положения «немецких христиан». Документ также провозглашал, что Арийский параграф «противоречит ясно выраженному смыслу Писания, угрожает чистоте евангельской проповеди и тому самому исповеданию, к которому на словах присоединяются «немецкие христиане». Выражение «немецкие христиане» авторы меморандума заключают в кавычки, демонстрируя тем самым его неприемлемость: выражение это было вдвойне оскорбительно, поскольку «немецкие христиане», с одной стороны, причисляли себя к христианам, коими с точки зрения серьезного богословия отнюдь не являлись, а с другой стороны, отказывали всем неприсоединившимся в праве считаться немцами. Заканчивался меморандум протестом против грубости Мюллера по отношению к оппонентам:
...
Рейхсепископ, судя даже по прессе, которой не позволяется писать лишнего, допускает в своей речи такие перлы, как «попы» и «наши сограждане-сморчки». Эти оскорбления из уст верховного главы конгрегации отнюдь не вселяют уверенности в пасторов, которые и без того ощущают враждебность даже в своей повседневной работе263.
Немецкое слово «поп» (Pfaffe) представляет собой комбинацию из двух слов: Pfarrer (священник) и Affe (обезьяна). Гитлер тоже частенько пускал это прозвище в ход, говоря о протестантских священниках. Второе выражение клеймило оппонентов как мужчин, лишенных мужской доблести, этой сугубо немецкой добродетели и отличительного признака истинно «позитивного христианства» – проявлением такой доблести как раз и служил грубый, унижающий противника язык. К тому времени как Геккель со своей делегацией явился в Лондон на встречу с семью местными пасторами, линия фронта была уже четко обозначена. Геккель считал, что все равно сможет добиться своего, то есть не только «построить» лондонских пасторов, но и принудить их к подписанию заготовленного ими соглашения, в сущности, присяги на верность Церкви германского рейха. Он готов был пустить в ход все средства, чтобы заполучить эти подписи, не останавливаясь и перед обманом и завуалированными угрозами. Текст присяги он извлек на свет лишь под конец встречи, до того он представил «генеральный план» неотложной «реорганизации» рейхсцеркви.
В последовавшей вслед за этим дискуссии первым слово взял Бонхёффер. Он не довольствовался разбором и опровержением слов Геккеля, но, как ему было свойственно, перешел в нападение, ухитряясь сочетать агрессию и искрометный натиск с доводящей до исступления любезностью. Он перечислил уже имевшие место деяния рейхсцеркви, повторил претензии к ней из меморандума и завершил свою речь словами: вопрос заключается не в том, как ужиться с такой Церковью, но в том, как от нее отделиться. В глазах Бонхёффера рейхсцерковь Людвига Мюллера была несомненно и непоправимо еретической, и он не готов был извинить ей эту «малость».
Что касается Геккеля, его в тот год возвели в сан епископа – отнюдь не потому, что он был силен в логике. Зато он искусно выписывал круги вокруг каждого пункта меморандума, представляя все, что вызывало у оппозиции протест, как простое недоразумение. По его словам, Мюллер, который ввел в церкви Арийский параграф, потом отменил, потом снова ввел, был все-таки против. Да, кстати, разве он не упоминал об особой любви рейхсепископа к церквям диаспоры? И вообще рейхсепископ свойский парень, открытый, всегда готовый на компромисс, дайте ему только шанс. Конечно, сейчас ему пришлось сделать не один трудный выбор. Обвиняете его в грубости, в публичных оскорбительных высказываниях? Но это всего лишь привычный ему «солдатский юмор». Мюллер столько лет прослужил корабельным капелланом, что-то к нему и пристало.
А возмутительное решение объединить церковную молодежь с гитлерюгендом? Между прочим, заявил Геккель, кроме вас почему-то никто не возражал – и тут от обмана и запудривания мозгов Геккель исподволь перешел к угрозам. Он заявил, что возлюбленный фюрер отозвался о слиянии церковной молодежи с юношами и девушками, носившими его имя, как о «лучшем рождественском подарке» 264. Тут уж Бонхёфферу следовало бы заткнуться, но Геккель еще не все козыри выложил.
Он вспомнил о свидетельствах, накопившихся против некоторых представителей оппозиции, и предупредил, что намерен принять дисциплинарные меры. К числу провинившихся в первую очередь принадлежал Нимёллер, и Геккель предупредил, что, если Нимёллер не пересмотрит свое поведение, все может «кончиться весьма печально». Не забыл он упомянуть и «изменнические» переговоры с «иностранными источниками влияния», особо назвав «английского епископа» и «шведского епископа». Всем было прекрасно известно, что эти «иностранные влияния» – сподвижники Бонхёффера Джордж Белл и Вальдемар Аммундсен, однако вслух Геккель этого не сказал, предоставляя всем домысливать.
Бонхёффер оставался до странности невосприимчивым к подобным запугиваниям. Он давал отпор и делал то, что считал своим долгом, всегда в умеренной и уважительной манере, соизмеряясь с подходящим моментом. Данный момент не показался ему подходящим, а потому отвечал он кратко, и на том встреча закончилась. Закончилась, но не исчерпалась: переговоры решено было продолжить на следующий день, а тем временем Геккель отправился в клуб Атенеум, где встретился как раз с тем «английским епископом», которого столь недоброжелательно упомянул.
Любой ценой Геккель стремился положить конец общению Бонхёффера с экуменическими контактами, которые причиняли Третьему рейху серьезное беспокойство своими выступлениями прежде всего в британской прессе. И на случай, если юного идеалиста-священника ему обработать не удастся, Геккель решил прийти к соглашению с умудренным годами епископом Беллом – уж этот-то прислушается к голосу разума! На встрече Геккель дипломатично предложил Беллу хотя бы на полгода перестать интересоваться событиями внутри германской Церкви, но Белл тоже проявил неблагоразумие и ответил отказом.
