Трудно переоценить радикализм слов и действий Бонхёффера в Фано. От Фано к Флоссенбургу проходит прямая линия, хоть этот путь и занял без малого одиннадцать лет. Тюремный врач Флоссенбурга, понятия не имевший, кто этот узник, вспоминал о нем:
...
Я видел, как пастор Бонхёффер преклонял колени на полу и пылко молился Богу… в полной уверенности, что Бог его слышит… Никогда я не видел, чтобы человек шел на смерть со столь безусловной покорностью воле Божией.
Таким Бонхёффер был уже в Фано. Этим он отличался от всех: он не надеялся быть услышанным, он был уверен , что Бог его слышит. Кому-то это казалось вдохновением, кому-то и чудачеством, но когда Бонхёффер призывал участников конференции смириться и прислушаться к Богу, он не позировал. Он старался передать им свое видение Бога, он говорил, что нужно полностью вверить себя Господу здесь и сейчас, понять, что единственная насущная необходимость – слушать Его. Многие участники экуменического движения и Исповеднической церкви не до конца разделяли эту веру, но Бонхёффер понимал, что Господь поможет лишь тем, кто действует в вере и послушании.
Во вторник 28-го числа Бонхёффер читал утреннюю проповедь на текст псалма 84:9 «Послушаю, что скажет Господь Бог. Он скажет мир народу Своему и избранным Своим, но да не впадут они снова в безрассудство». Мир – вот о чем он пекся превыше всего, но в тот август мир стал и насущным политическим вопросом. Убийство Дольфуса ввергло Австрию в хаос, там со дня на день ожидали германского вторжения. Муссолини тем временем в связи с кризисом вокруг Абиссинии грозился оккупировать Эфиопию.
Надежды Бонхёффера на то, что молодежная конференция вынесет решительные и существенные резолюции, не были обмануты. Пятьдесят делегатов составили две резолюции. Первая провозглашала безусловное первенство Божиих заповедей перед законами государства. Эта резолюция была принята незначительным большинством, поскольку многие берлинские ученики Бонхёффера были против. Вторая резолюция воспрещала христианам одобрять «какие бы то ни было войны». Польский делегат предложил изменить формулировку и осудить лишь «агрессивные войны», а не любые, но остальные с ним не согласились. Разгорелся оживленный спор по вопросу об отказе от военной службы из религиозных убеждений. Этот спор, как и другие запланированные крупные вопросы, обсуждался и в небольших группах, на которые разбились участники конференции, и в этих дебатах немецкие студенты проявили достаточно отваги.
Днем молодежная конференция переносилась на пляж, там проводились неформальные обсуждения тех же вопросов, причем даже в столь непринужденной обстановке мужчины не снимали пиджаков с галстуками и не разувались, а женщины оставались в строгих накрахмаленных платьях. На одном таком пляжном заседании кто-то из шведов спросил Бонхёффера, как он намерен поступить, если начнется война. В ту пору этот вопрос не был абстрактным ни для кого, а уж тем более для Бонхёффера, младшего брата трех участников Первой мировой. Да ведь и он сам в пору Тюбингена и «Ежей» прошел двухнедельную военную подготовку в Ульме. За полтора года до конференции в Фано, в тот самый день, когда Гитлер дорвался до власти, Клаус Бонхёффер воскликнул: «Будет война!» Он вполне отчетливо различал, куда Гитлер намерен вести страну. Те, при ком был задан этот вопрос, запомнили, как Бонхёффер набрал горсть песка и медленно пропустил его между пальцев, обдумывая свой ответ. Потом он поглядел в глаза молодому шведу и ответил: «Молюсь, чтобы Господь дал мне силы не взяться за оружие»282.
Но и в разгар этих битв Бонхёффер не терял присущего ему задорного юмора. Отто Дудзус, один из берлинских учеников, сидел рядом с Бонхёффером, когда слово взял русский священник, отличавшийся необычайной дородностью, и Бонхёффер тут же по памяти записал на листке шуточные стихи немецкого поэта Кристиана Моргенштерна и передал листок другу:
Ein dickes Kreuz auf dickem Bauch,
Wer spürte nicht der Gottheit Hauch? [36]
По словам Дудзуса, вклад Бонхёффера в обсуждавшиеся на конференции темы и общее направление «едва ли возможно оценить во всей полноте. Он проследил за тем, чтобы заседания не вырождались в бесплодные академические дискуссии». Он героическими усилиями добивался, чтобы Аммундсен и многие другие поддержали эффективную резолюцию. Он умел объяснять и ободрять, и много раз в жизни ему удавалось открыть людям глаза на то, что сам он видел так ясно, и помочь им установить те логические связи и прийти к тем логическим заключениям, которые с необходимостью вытекали из увиденного.
Бонхёффер не принимал участия в официальной дискуссии по «Заявлению в день Вознесения» Белла, но он высказал все основные пункты тем, кому предстояло обсуждать этот текст. Он знал, что судьба этого заявления в надежных руках: комитет по составлению резолюции помимо самого епископа Белла состоял из Аммундсена, Энрио и еще четверых членов, среди которых был американец, доктор Генри Смит Лейпер, которому предстоит сыграть ключевую роль в судьбоносной поездке Бонхёффера в США в 1939 году. Бонхёффер был отдаленно знаком с Лейпером по «Юниону», где Лейпер был приглашенным лектором, в то время как Бонхёффер учился там на стипендии. Но в Фано Бонхёффер заглянул в комнату Лейпера для разговора, рассказал ему о поведении Геккеля и о том, что Геккель отзывает его из Лондона. Лейпер передавал этот разговор так:
...
На вопрос, что же он ответил на требование епископа, Бонхёффер мрачно усмехнулся: «Ответил отказом». К этой лаконичной реплике он добавил пояснение: «Я сказал ему: пусть приедет в Лондон и сам вытащит меня из этой церкви». С полной искренностью и бесстрашным презрением он говорил о том, как последователи Христа должны сопротивляться цезаризму наци и проникновению нацизма в духовные сферы. Мне стало совершенно ясно, что он готов до конца бороться с режимом Людвига Мюллера, но ни разу за весь наш разговор он не обнаружил ни малейшего беспокойства по поводу вероятных последствий этого решения открыто противостоять напору гитлеризма, подминающего под себя немецкую Церковь. Не обнаружил он и ни капли сомнения по поводу того, что трезвомыслящие немцы должны реалистично отнестись к крайне опасному и беспринципному диктатору, который собирался превратить то, что он именовал «практическим христианством», в источник власти и поддержки собственной политической платформы. Поразительно, как рано, в самом начале официального проникновения гитлеризма в административное управление Церкви, Дитрих сумел столь ясно понять суть происходящего и принять столь отважное решение. Едва ли кто-либо из его коллег проявил тогда равную мудрость или равное мужество, и никто не бросал – по крайней мере, так прямо и открыто – вызов тирании, нависшей над их страной в облике «чуда» Третьего рейха… Дитрих готов был разбираться с проблемами, вызванными поступками нацистов, не только богословски и философически, но и прямым действием283.
Эта готовность к действию стала, вероятно, главным вкладом Бонхёффера в конференцию в Фано. Здесь, как и во многих других обстоятельствах, он шел до конца и побуждал других к действию, не сводящемуся к богословским рассуждениям. В дальнейшем он выразит свои мысли по этому поводу в книге «Ученичество», где скажет, что всякая линия поведения, кроме непосредственного послушания Богу, отдает «дешевой благодатью». Из веры должны проистекать поступки, иначе нельзя притязать на веру. Бонхёффер «навязывал» делегатам в Фано такую точку зрения и в целом преуспел.
