Дети приглашали во Фридрихсбрунн друзей; правда, у Дитриха круг общения был ограничен семьей. Подолгу гостил его кузен Ханс-Кристоф фон Хазе, мальчики вместе копали рвы и бродили в густом хвойном лесу, собирая землянику и грибы. Много времени было занято чтением.
...
Дитрих любил устроиться под рябиной у нас на лугу и читать что-нибудь вроде «Руламанна» [6] – описание каменного века – или «Пиноккио», над которым он смеялся вслух и зачитывал нам самые смешные абзацы. Ему было тогда десять лет, но он вполне сохранил любовь к бойкой комедии. Его глубоко затронула книга «Герои среди нас» – в ней рассказывалось о детях, которые благодаря своей храбрости, присутствию духа и самоотверженности спасали других людей, причем многие истории заканчивались печально [7] . «Хижина дяди Тома» надолго заняла его воображение. Во Фридрихсбрунне он впервые познакомился с классической поэзией. Вечером мы обычно читали по ролям31.
Иногда вечерами затевали игры в мяч, приглашая на лужайку также деревенских детей, а в ненастные дни придумывали шарады и пели народные песни. Они «смотрели, как поднимается от луга и повисает на елях туман», записывала Сабина, любовались закатами. Восход луны приветствовался пением
Der Mond ist Aufgegangen,
die goldnen Sternlein prangen
am Himmel hell und klar!
Der Wald steht schwarz und schweigt
und aus den Wiesen steiget
der weiße Nebel wunderbar [8] 32.
В немецкой культуре ХХ века фольклор и религия настолько тесно переплетались, что даже семьи, не посещавшие церковь, на самом деле были глубоко привержены христианству. Эта народная песня – типичный тому пример, она начинается прославлением красоты природного мира, но вскоре превращается в медитацию об устремлении человека к Богу и, наконец, становится молитвой о подмоге нам, «бедным горделивым грешникам» – просьбой даровать нам спасение после смерти, а покуда мы живы, помочь нам уподобиться «маленьким детям, радостным и исполненным веры».
Немецкая культура насквозь пронизана христианством. Этим она обязана Мартину Лютеру, католическому монаху, который стал основателем протестантизма. Эта гигантская фигура, нависавшая над немецкой культурой и нацией как родитель и пророк, была для Германии тем же, чем Моисей был для Израиля. В коренастом, сварливом монахе дивно и несколько пугающе соединились народный немецкий характер и та вера, что позднее именовалась лютеранской. Невозможно переоценить влияние Лютера. Его перевод Библии на немецкий язык стал явлением тектоническим: как в средневековой Англии Пол Беньян, так Лютер одним ударом сотряс здание европейского католичества и создал современный немецкий язык, который, в свою очередь, стал колыбелью немецкого народа. Христианство раскололось надвое, и в образовавшуюся трещину вырвался словно из-под земли Deutsche Volk, немецкий народ.
Лютерова Библия сделала для немецкого языка то же, что творения Шекспира и Библия короля Иакова для современного английского языка. До этого перевода единого немецкого языка не существовало, он бытовал лишь в виде разрозненных диалектов, и идея единой германской нации принадлежала далекому будущему, то было видение, открывавшееся лишь взору Лютера. Но когда Лютер перевел Библию на немецкий, он создал единый язык, на котором читали все немцы, – собственно, это было единственное их чтение. Вскоре все заговорили по-немецки в соответствии с Лютеровым переводом. Как в ХХ веке телевидение унифицировало диалекты Америки, разбавив акценты и обтесав резкие различия, так и Лютерова Библия создала единое германское наречие. Мельник из-под Мюнхена заговорил как пекарь из Бремена, укрепилось чувство национального единства и общей культуры.
Кроме того, Лютер открыл немцам и другую связь с верой – через пение. Он стал автором множества псалмов, самый известный из которых «Твердыня крепкая мой Господь», и приучил паству участвовать в исполнении духовных песнопений (прежде в церкви пел только хор).
«Ура! Война!»
Лето 1914 года Бонхёфферы провели во Фридрихсбрунне. В первый день августа, когда трое младших детей под надзором гувернантки гуляли в деревне, мир вокруг них в одночасье изменился. Люди забегали взад-вперед, собралась толпа, пронесся слух, что Германия объявила войну России. Дитриху и Сабине было восемь лет, и девочка запомнила эту сцену:
...
В деревне отмечали местный праздник, соревновались стрелки, и вдруг гувернантка повлекла нас прочь от нарядных, соблазнительных рыночных рядов и карусели, которую вращала усталая белая лошадь, сказав, что нам нужно как можно скорее возвращаться к родителям в Берлин. Я с горестью взирала на быстро пустевшую сцену празднества; торговцы уже сворачивали свои шатры. Поздно вечером мы слышали за окном крики и пение солдат, прощавшихся с родными. На следующий день, торопливо упаковав вещи, мы все уже ехали на поезде в Берлин33.
Одна из сестер вбежала в дом с криком: «Ура! Война!» – и тут же получила оплеуху. Бонхёфферы не были решительными противниками войны, однако и повода для праздника тут не видели.
В этом они поначалу относились к меньшинству населения – в первые дни в стране царило довольно-таки бесшабашное веселье. Первая тревожная нота прозвучала 4 августа: Британия объявила Германии войну. Вдруг стало понятно, что будущее отнюдь не столь лучезарно, как представлялось вначале. В тот день Карл Бонхёффер прогуливался по Унтер-ден-Линден с тремя старшими сыновьями.
...
Народное ликование, кипевшее перед дворцом и правительственными зданиями последние три дня, сменилось мрачным молчанием. Наступило отрезвление. Теперь и широкие массы прониклись сознанием ожидавших страну тяжких испытаний, а для тех, кто обладал достаточной политической проницательностью, со вступлением Британии в войну испарялась надежда на быстрое ее окончание34.
И все же мальчики по большей части были взбудоражены и какое-то время еще сохраняли первоначальный энтузиазм, хотя и не спешили проявлять его при родителях. В ту пору вся Европа была проникнута воинственным духом, и понадобится долгих четыре года, чтобы насилие показалось отвратительным. В ту раннюю пору противостояния школьники твердили стих Горация «Dulce et decorum est pro patria mori» [9] без тени иронии или горечи. Романтический восторг – войти в мир любимых с детства оловянных солдатиков, самому надеть форму и отправиться на войну, как герои прошлого.
К тому же старшие братья Дитриха достигали призывного возраста лишь в 1917 году – никому и в голову не могло прийти, что война продлится до тех пор. Пока что они все были захвачены событиями и рассуждали о них со знанием дела, словно взрослые. Дитрих часто играл в солдатики с кузеном Хансом-Кристофом, и на следующее лето писал родителям из Фридрихсбрунна и просил их присылать вырезки из газет с описанием событий на фронте. Как многие его сверстники, он обзавелся картой боевых действий и втыкал в нее булавки, отмечая продвижение своей армии.
