Сев за руль, я завел грузовик, выехал из этого окаянного места и, отъехав сотню метров, остановился за холмом. Необходимо было успокоиться. Взяв ведро, я не спеша вернулся к полевому лазарету, набрал во дворе воды из колодца. Хирурга не было видно, да и вообще никому не было до меня дела. Вернувшись к машине, я объехал территорию лазарета, обнаружил еще одни полуразвалившиеся ворота, едва заметные среди кустов, с великим трудом распахнул, после чего уложил рядом друг с другом на траву всех по очереди раненых. Тем временем скончался еще один. Теперь уже двое мертвецов лежали бок о бок с еще остававшимися в живых. Дав раненым воды, я собрался уезжать, они поняли это и стали умолять не бросать их здесь. Описать не могу, что я почувствовал, и тут же отправился к лазарету. Там я обратился к одному из санитаров, менее агрессивному из остальных, как мне представлялось, и самым невинным тоном сообщил ему, что, дескать, на траве у забора лежат без присмотра раненые, среди них двое умерших. Затем я запустил двигатель, осторожно объехал двор и, оказавшись вне пределов видимости из лазарета, поддал газу и помчался обратно.
Руки и форма были перепачканы кровью, я чувствовал себя словно выжатый лимон.
Опасаясь, что хирург вышлет за мной погоню, я продолжал мчаться до самого холма, пока полностью не исчез из виду. Доехав до живописной зеленой лужайки, я заглушил мотор, выскочил из кабины и ничком упал в траву. Я долго лежал, спиной ощущая, как пригревает солнце, ни о чем не думая. Очнувшись, я вдохнул запах свежей травы и влажной земли и постепенно стал обретать спокойствие, внутреннюю цельность, то есть снова превращаться в человеческое существо. Поблизости протекал ручей, не глубже полуметра, вода в нем была хрустально-чистой и умиротворяюще журчала, сбегая по камням. Место это показалось мне райскими кущами, оазисом блаженства и умиротворенности посреди взбёсившегося мира. Скинув сапоги, стащил с себя брюки и погрузился в воду смыть приставшую ко мне грязь и кровь. В воде беззаботно носились рыбешки, я попытался поймать одну из них, но безуспешно. Вода оказалась ледяной, в первое мгновение у меня даже перехватило дыхание, но я ощущал это как своего рода акт омовения, очищения от скверны ужаса, выпавшего на мою. долю за эти несколько часов. Выйдя из воды, я прошелся босиком по траве вдоль ручья несколько метров, потом вернулся. Быстро обсохнув в лучах южного солнца, я почувствовал себя совершенно по-другому — вода придала мне сил. Я улегся на траву и стал кататься как ребенок. Я был счастлив вновь ощутить себя живым.
Потом до меня дошло, что пора возвращаться, и я пытался найти объяснение своему столь долгому отсутствию. Русский «Як» сделал на бреющем круг надо мной, но тут же улетел куда-то по своим делам. Отчаянно хотелось есть, у меня во рту не было ни куска вот уже несколько часов. Посидев еще пару драгоценных минут у ручья, я направился к машине и уже скоро добрался до «высоты 175». Я был удивлен всеобщим спокойствием — ни стрельбы, ни разрывов, ничего. Чтобы хоть как-то мотивировать свое длительное отсутствие, я направился прямо в автомастерские и доложил унтер-офицеру о том, что, мол, у меня барахлят тормоза. Только после этого я предстал перед гауптманом, посылавшим меня доставить раненых. Я сослался и на тормоза, и на ужасный бедлам в лазарете. Но офицер выглядел настолько усталым, что только махнул рукой. Над полевыми кухнями уже поднимался желанный дымок, и вскоре я уже сидел со своими товарищами, уплетая густой суп и заедая его кусками вкусного хлеба. И что же тут у вас случилось, пока меня не было, поинтересовался я, глядя на колонну русских военнопленных. Мне сообщили, что Манштейн снял с флангов танкистов, и те основательно проутюжили позиции русских. «Иваны», как водится, бились не на жизнь, а на смерть, но это им не помогло. А что с теми двумя русскими, с которыми мы общались возле нашей траншеи, допытывался я. Да, убили их, убили, заверили меня мои товарищи. Дескать, они кричали им, чтобы те сдались, но куда там — палили в ответ, как безумные. Вот танки и проехались прямо по их окопам. Иного пути присмирить их не было. Боже, подумал я, и живо представил себе жуткую картину: наши танки перемешивают с землей все, что ни попадет им под гусеницы. Бедные ребята, интересно, а успели ли они перед смертью полакомиться моим угощением.
Сражение за «высоту 175» было выиграно, сопротивление русских было окончательно сломлено, и путь на Керчь был открыт. Кое-где вспыхивали схватки отдельных немногочисленных групп русских, но мы наступали на город с нескольких направлений, и все упомянутые очаги были быстро подавлены. Наша часть заняла позиции на побережье северо-западнее Керчи, как раз там, где Черное море граничит с Азовским. Оттуда был хорошо виден Таманский полуостров и устье реки Кубань.
Разгромленные остатки частей Красной Армии пытались отойти через пролив на всех плавсредствах: на рыбачьих лодках, судах и даже на самодельных плотах, точь-в-точь как британцы, когда срочно покидали Дюнкерк два года тому назад. Мы подвергли их обстрелу, потопив несколько лодок. Но Манштейн, достигнув стратегической цели, решил вернуть нас в Феодосию, и мы, совершив 100-километровый марш, срочно погрузились в составы для дальнейшей переброски на Украину в Славянск Харьковской области. На время война для нас прервалась, и все мы с волнением гадали, что будет дальше.
В глубь Советов
«Коль глуп я, меня почитают,
Коль прав я, меня хулят!»
Гёте, одна из поэм.
Вслед за погожей весной на Украину пришло лето 1942 года. В целом в ходе крымских сражений мы потеряли до половины личного состава и техники, но прибывшее по железной дороге в Харьков пополнение, влившееся в состав нашей дивизии под Чугуевом, позволило довести ее боеспособность до штатного состава. Теперь мы были включены в состав 6-й армии, командующим которой был назначен генерал Паулюс, офицер с репутацией блестящего профессионала. Однако, если судить по высказываниям наших офицеров, назначение его, штабиста до мозга костей, командующим фронтовой армией вызывало по меньшей мере недоумение, тем более что в кандидатах на эту должность недостатка не было.
Будучи новичками на этом участке фронта, мы вскоре убедились, что здесь укоренилась практика отправлять представителей мирного населения деревень и городов на виселицу за одно только подозрение в Связи с партизанами, что, по мнению армейского командования, должно было внушать русским страх и покорность. Ходили слухи, что генерал Паулюс, проводя очередную инспекционную поездку, нежданно-негаданно своими глазами увидел одну из действующих виселиц и пришел в бешенство. В результате из штаба армии всем частям была разослана директива, строжайше запрещавшая подобное беззаконие и предписывавшая обязательное разбирательство военно-полевыми судами каждого случая в отдельности, хотя смертные приговоры в случае их оправданности обстоятельствами, то есть, если виновность подозреваемых была полностью доказана, не отменялись.
После провала майского наступления частей Красной Армии под командованием маршала Тимошенко, еще до нашего прибытия на этот участок фронта, Паулюс издал приказ к массированному наступлению, которое и началось в первых числах июня 1942 года. Наша дивизия в состоянии полной боевой готовности сосредоточилась в лесном массиве вблизи Чугуева, дожидаясь, пока подсохнет грунт после затяжных обильных дождей. С получением соответствующего приказа мы выступили и, успешно взламывая оборону неприятеля, быстро продвигались в восточном направлении, одолевая в среднем 30 километров русской территории. Нам представлялось, что обстановка складывается в нашу пользу, к тому же нам уши прожужжали тем, что наш фюрер в своей большой речи пообещал победоносный и скорый конец войны. Но мы помнили и другие его заявления и обещания, к примеру, первых дней осуществления плана «Барбаросса», когда Красная Армия иных эпитетов, как «ничтожный пролетарский сброд», не удостаивалась, хотя уже очень скоро нам на своей шкуре пришлось убедиться, что это далеко не так. Но вслух никто подобных мыслей, разумеется, не высказывал — кому была охота угодить в «пораженцы»?
