25 сентября мы высадились со стороны Охотского побережья на острове Уруп. С нами ехали представители армии. Они считали, что на Урупе есть наш гарнизон, но нас никто не встретил. Неподалеку от причала мы увидели большую группу японских солдат и офицеров. К нам подошел японский бригадный генерал и отрапортовал, что по приказу императора японские войска, расположенные на острове Уруп, капитулируют. «Оружие собрано на складе. Мы ждем советских офицеров, которые примут у нас капитуляцию», – сказал он. Поблагодарили генерала за порядок и сказали, что он может быть уверен в нашем гуманном отношении к подчиненным ему солдатам и офицерам.
28 сентября мы прибыли в Петропавловск-на-Камчатке, и здесь я своими глазами увидел то, о чем в течение многих лет знал лишь по документам и рассказам. С огромным интересом осмотрели мы с Ишковым фабрику, производящую жестяные банки для рыбной промышленности, построенную перед самой войной. Современное оборудование было закуплено в Японии, и теперь мы сами производили эти банки. Раньше мы вынуждены были покупать их в Японии. Осмотрели порт, строительство которого я организовал, когда руководил приемом поставок по ленд-лизу. Бывали случаи, когда Владивосток не мог вместить сразу все грузы. Задержка же была недопустима. Тогда мы решили оборудовать порт в Петропавловске-Камчатском. Завезли из Америки шпунт, металлические разборные склады, установили краны. Все это я хорошо знал, но увидел впервые.
На гидросамолете слетал в Усть-Камчатск, выяснил, как обстоит дело со сплавом на реке Камчатке. Осмотрел тарную фабрику и рыбокомбинат, помня просьбу Сталина обратить особое внимание на заготовку красной икры и своевременный ее вывоз.
Мне приходилось видеть порты в разных морях и океанах, но Петропавловск-на-Камчатке ни с чем не сравним. Когда мы выезжали из Авачинской губы, я поразился величием этой морской акватории, крепко защищенной от моря с обеих сторон высокими берегами. Проезжаешь между ними будто в ворота шириной с полкилометра. Разрез берегов здесь такой, что образует несколько бухт, каждая из которых могла бы быть самостоятельным портом.
Вообще, природа на Камчатке могучая. Здесь впервые пришлось увидеть извержение вулкана. Был солнечный день, ясное небо. Гидросамолет быстро набрал высоту. И вдруг внизу в стороне появилось зарево – как будто горит огромный костер и оттуда, снизу, кто-то гигантской рукой бросает в небо огромные камни. Я попросил летчика подлететь поближе, чтобы полюбоваться этой мощью и силой, которую таит в себе земля.
На обратном пути наш самолет сел в Харбине для заправки. Нас встретил маршал авиации Худяков (Хомферян), которого я хорошо знал.
Мы объехали город. Как и всюду за рубежом, богатство соседствовало с бедностью. Меня удивила тут одна мелочь – разновидность общественного транспорта: по улице пара лошадей тянула фургон, на котором с двух сторон сидели спиной друг к другу люди, свесив ноги.
Было много магазинов и ресторанов, даже попался один с указанием на вывеске армянской фамилии владельца. Позже, когда мы с Хрущевым были в Харбине, он обратил внимание на эту фамилию, пошутив: «Ты смотри, куда армяне добрались!» В тот же день мы с ним прибыли в Порт-Артур, и у береговой батареи нас встретил молодой красивый офицер, который закончил свой рапорт так: «Докладывает капитан Карапетян». Мы дружно рассмеялись.
К середине октября 1945 г. я вернулся в Москву. И теперь Дальний Восток показался мне не таким уж и дальним…
Стараясь исполнить просьбу Сталина сообщать обо всем увиденном подробно, я тогда несколько увлекался, а потом думал: наверное, завтра получу от него телеграмму: зачем пишешь о таких мелочах? Но замечаний не поступило.
Спустя почти тридцать лет, читая эту переписку, я с благодарностью думаю о том, что Сталин смотрел дальше, чем я. Видимо, ничто не может заменить информацию, написанную очевидцем с места событий.
Глава
40 экономические переговоры с союзниками в 1945–1947 гг
Еще перед Ялтинской конференцией, когда мы готовились к ней, я настойчиво выдвигал перед Сталиным необходимость получения кредита от американцев для послевоенного восстановления нашей экономики. До этого был у меня на приеме посол США Гарриман, который сам затронул тему кредита со стороны США на поставку нам материалов и оборудования после окончания военных действий.
Я доложил Сталину, сказав, что за эту мысль нам стоит ухватиться. Может быть, только не 1 млрд, как предлагал Гарриман, а попросить 2 млрд долларов. Имея в виду, что к тому времени будут поступать репарации от немцев, я считал, что нам будет достаточно этого для восстановления разрушенного хозяйства на первые четыре-пять лет после войны. Сталин сперва сомневался, насколько выгоден этот кредит нам (Гарриман предложил низкий процент – около 3 % и, кажется, на 30 лет). Стал интересоваться, приемлем ли процент по кредиту, сколько будем платить? В общем, предложил разобраться во всех сторонах этого дела. Я обосновал, привел сравнения с другими займами, предоставленными нам другими странами. Доказывал, что процент по кредиту вполне приемлемый.
Неожиданно для меня при обсуждении этого вопроса Вознесенский выступил против получения займов и кредитов под проценты. Он рассуждал примерно так: мы получим, скажем, кредит в 2 млрд долларов из 3 % годовых. Значит, 90 % от суммы займа дополнительно мы должны будем вернуть после его использования, то есть почти двойную сумму платить против того, что получим. Это невыгодно, это кабала.
Я удивился, особенно потому, что Вознесенский был грамотным, образованным экономистом. Неужели я должен был ему доказывать, что получение кредитов дает огромный выигрыш во времени. Да и 3 % окупятся для нас быстро. Ведь не случайно все правительства и компании с удовольствием берут займы и идут на больший процент, платят не 3 %, а 5 и 6 %, потому что они развиваются и обогащаются благодаря этим займам, получают больше, чем выплачивают.
Видно было, что и Сталин был несколько удивлен этим неожиданным выступлением Вознесенского. Он призадумался: против Вознесенского не выступил, но и не поддержал его. Как мне помнится, Вознесенский затем писал письмо на имя Сталина с объяснением своего выступления против кредита от американцев.
Сталин неожиданно сказал: «Если кредит брать у американцев, то почему 2 млрд долларов? Это мало, надо просить 6 млрд долларов».
Я возразил: «Товарищ Сталин, сейчас они этих условий не примут. Американцы предлагают 1 млрд долларов, я предлагаю 2 млрд потому, что мы можем спуститься до 1 млрд долларов, если не пройдет большая сумма. Но выступить с 6 млрд долларов – это нереально, ясно, что такого кредита мы сейчас не получим».
Сталин настаивал на своем. Я сообщил Гарриману о его цифре, и, конечно, ничего из этого не вышло.
Позже, перед поездкой в Ялту, я предложил Сталину в разговоре с Рузвельтом выдвинуть предложение о кредите в 6 млрд долларов. Именно с Рузвельтом говорить, учитывая, что отношения с Америкой у нас хорошие и личная встреча благоприятное условие для решения вопроса. Сталин согласился.
Я поднял также вопрос о репарациях с Германии. Речь шла о том, чтобы потребовать 20 млрд долларов, из них 10 млрд долларов – Советскому Союзу. Сталин с этим также согласился.
