— Садись сюда, ангелочек.
Я вопросительно поглядела на Джека. Может, в их времени так принято? К счастью, Джек покачал головой и ответил ему за меня:
— Спасибо, мы лучше постоим.
Рванув с места, автобус покатился гораздо быстрее любой кареты, даже запряженной шестеркой лошадей. Я едва удерживалась от восклицаний. Мне хотелось разглядеть улицы, дома, людей, но мы ехали слишком быстро. Меня поразило обилие надписей. В Эфразии лишь немногие простолюдины умели написать свое имя. Неужели во времени Джека все умеют читать? Я спросила, и его удивил мой вопрос.
— А как же иначе?
— Но как их всех можно научить? И зачем, если их ждет работа крестьян или ремесленников?
— Потому люди и учатся, чтобы не гнуть спину в поле.
— А если им это нравится?
— Знаешь, я что-то не слышал, чтобы кому-то нравилась тяжелая работа за гроши.
— Крестьяне в Эфразии всегда выглядели такими веселыми и счастливыми.
— А ты много с ними общалась? — спросил Джек.
— Мне это не позволяли. Но я видела их на крестьянских праздниках.
Я замолчала, как ребенок, понявший, что говорит глупости в присутствии взрослых. Я вдруг поняла: крестьяне радовались не своей участи, а возможности отдохнуть после тяжелой работы на полях. И с чего я взяла, что им нравилась эта работа? Мне с детства твердили: все подданные Эфразии довольны своей судьбой и не желают ничего лучшего. А получается — если ты родился в крестьянской семье, тебе предначертано работать в поле. А принцессе предначертана другая жизнь. Предначертана ли? Мне просто посчастливилось родиться принцессой, хотя я могла появиться на свет и в бедной многодетной крестьянской семье.
Теперь я с большим уважением глядела на простолюдинов в автобусе. Ведь каждый из них умел читать!
Автобус часто останавливался. Кто-то входил, другие выходили. Наконец Джек сказал, что мы приехали. Мы вылезли в каком-то странном месте, где все было серым: улицы, мостовые, дома и люди.
— А где трава? — удивилась я.
— Где-то в других местах, — со смехом ответил он и пихнул локтем мешок, где лежала моя шкатулка. — Выбери самую маленькую из твоих штучек.
— Если ты про камни, маленьких среди них нет.
— Я не об этом. Безделушку поменьше. Например, кольцо.
Я полезла доставать шкатулку, но Джек взял меня за руку:
— Не здесь.
Он завел меня за колонну и загородил собой. Я раскрыла шкатулку и выбрала колечко с танзанитом, которое мне подарили на двенадцатилетие.
— Ничего себе, маленький камешек! — удивился Джек. — Как мой зрачок!
Камень, конечно, был меньше. Мне совсем не хотелось расставаться с ним, а Джеку — продавать. Но, видимо, это зачем-то было нужно. Я отдала ему кольцо. Джек повел меня в какую-то лавку, полную разных товаров. Оружие, драгоценности (они все были куда проще и грубее моего колечка) и множество других предметов, названия и назначение которых я не знала. Правда, мне показалось, что среди них я увидела похожие на музыкальную шкатулку Джека.
Мы подошли к косматому и бородатому лавочнику. Видом своим он больше напоминал разбойника, чем степенного торговца. Джек показал ему кольцо и сказал:
— Нам надо это продать. Ее мама заболела, а у нас нет денег на лекарство.
Лавочник сощурился на нас, затем спросил:
— Parlez-vouz Francais?(Вы говорите по-французски? (фр.).)
Джек ему не ответил. Вот уж никак не думала, что он не говорит по-французски!
— Oui. Je parle Francais,( Да. Я говорю по-французски. (фр.).) — ответила я лавочнику и повернулась к Джеку: — Что я должна ему сказать?
— Повтори то же, что я говорил: твоей больной матери нужны деньги на лекарства. Только не соглашайся на первую сумму, которую он предложит.
Я кивнула и, повернувшись к лавочнику, сказала:
— Нам надо продать вот это.
— Пятьдесят евро, — заявил он, даже не дав мне докончить про больную мать.
Но я все равно сказала ему об этом.
— Мне все равно, нужны ли вам деньги на лекарство или на что другое, — прорычал лавочник. — Пятьдесят.
Я перевела его ответ Джеку.
— Он что, за дураков нас считает? Это кольцо стоит тысячи.
Должно быть, лавочник немного понимал по-английски, поскольку мне он сказал:
— Я не торгую разными диковинными штучками. У меня не антикварный магазин.
Я хотела было ему сказать, что кольцо совсем не антикварное, но вспомнила, в каком времени нахожусь. Здесь я сама — антикварная принцесса.
— Спроси у него, может ли он назвать другую цену, — сказал Джек.
Я спросила.
— Двести, — ответил лавочник. — Мое последнее слово.
Я одарила этого угрюмого человека самым обворожительным взглядом, какой только был в моем арсенале. Помню, на отца этот взгляд действовал безотказно.
— Пожалуйста, господин. Не будете ли вы столь любезны заплатить четыреста евро? Моя дорогая бедная мамочка так нуждается в лекарстве.
Тут я подумала, что, быть может, никогда больше не увижу свою маму. Я вспомнила, как огорчила ее своим взбалмошным поступком, и у меня на глаза навернулись слезы. Я даже всхлипнула.
— Сударь, вы не будете внакладе.
— Триста пятьдесят! Вот за тебя, красотка, я бы и тысячу не пожалел.
Неужели во времени Джека все женщины продаются? Или я одета так, как одеваются продажные женщины? Но сейчас мне было не до обид, и я сказала:
— Я отдам кольцо за триста семьдесят пять евро, monsieur.
Лавочник открыл какой-то ящик, сунул мне пачку денег, которые даже не потрудился пересчитать, и выхватил у меня кольцо. Я не успела проститься с подарком моего детства. Я видела, как злорадно усмехнулся этот дурной человек. Мне захотелось разреветься, но я закусила губу.
— Умеешь же ты не проваливать дела, когда захочешь, — сказал мне Джек, когда мы ушли из лавки.
Наверное, у них это считается комплиментом. Я заставила себя улыбнуться.
Мы пошли куда-то еще и остановились возле облупившейся зеленой двери. Джек постучал. Дверь открыл человек, которого я бы посчитала братом-близнецом лавочника.
— Что вам нужно? — спросил он по-французски.
Я посмотрела на Джека.
— Нас прислала Жоли, — сказал он по-английски.
Человек кивнул и впустил нас.
— А деньги у вас есть? — спросил он по-английски.
— Сколько стоит паспорт для нее? — спросил Джек и указал на меня.
Человек назвал сумму — почти столько, сколько у нас было.
