— Значит, ты не дашь мне сэндвич?
— Подумай, насколько он будет вкуснее, когда мы окажемся на пляже.
Проболтавшись по улицам минут двадцать, мы не только не нашли выхода к пляжу, но не нашли и первой улицы, обозначенной на схеме Жака.
— Здесь указано: пройти три квартала, затем свернуть на улицу Сен-Жермен, — сказал Трэвис. — Но мы прошли больше трех кварталов. Может, все шесть. Давай поворачивать назад.
Я хотел с ним согласиться, но тут мне на глаза попалась табличка. Наш путь пересекала улица Сен-Жермен.
— Вот она, — обрадовался я, и мы свернули на эту улицу.
Однако следующую улицу, указанную в качестве опорной точки, мы так и не нашли. Расстояние, пройденное нами, втрое превышало помеченное Жаком.
— Ты прав. Давай возвращаться, — сказал я Трэвису.
Мо когда мы повернули назад, то попали совсем в другое место. Ни домов, ни магазинов, ни велосипедистов. Только деревья, одни деревья. Словом, дикая европейская природа.
— Что случилось? — задал я дурацкий вопрос.
— С чем? — не понял Трэвис, уминая сэндвич.
— Со всем. С городом. С людьми.
— Я и не заметил, — признался мой приятель, рукавом отирая крошки со рта.
Среди деревьев вилась узкая проселочная дорога. Прежде ее тоже не было. Только асфальт.
— Идем по ней, — предложил я Трэвису.
Мысами не знали, где очутились. Сонный европейский городишко словно исчез в тумане. Трэвис этого не замечал, поскольку был окутан другим туманом, порожденным сэндвичами. Но вскоре мы набрели на то, что бросилось в глаза даже ему.
Впереди плотной стеной стояли кусты ежевики.
— И что теперь? — спросил я.
— Идем назад.
— Куда назад? Мы заблудились. Мы здесь еще не были. И потом, гляди. — Я обвел рукой окрестности. — Настоящий уголок нетронутой природы. В Майами это означало бы, что мы где-то недалеко от пляжа.
Здешние ежевичные кусты напоминали те, что в Майами. Они были усыпаны мелкими красными цветами, похожими на цветы бугенвиллеи, которая здесь не растет. Зато кусты — правильнее было назвать их деревьями — достигали высоты четырехэтажного дома.
— Ну, и где пляж? — спросил Трэвис.
— Во всяком случае, не здесь, — пожал я плечами.
— Это тупиковая дорога.
— Знаю. Ты вслушайся. — Я сложил ладонь чашечкой и поднес к уху. — Что ты слышишь?
— То, как я жую.
— Перестань жевать.
Трэвис послушно проглотил остаток сэндвича.
— Теперь что ты слышишь?
Он добросовестно прислушался.
— Ничего не слышу.
— Вот-вот. А это значит, за ежевичными дебрями нет ни города, ни машин. Ничего нет. Там пляж.
— Ты никак хочешь пробраться через эти заросли?
— А что мы теряем?
— Кровь, например. Мы все исколемся, пока дойдем.
Он был прав, и все же я сказал:
— Вперед, Трэвис. Я никогда не считал тебя слабаком.
— Надо подкрепиться перед продиранием, — вздохнул Трэвис.
— Подкрепишься после, — отрезал я, забирая у него мешок.
Мы шли целых пятнадцать минут. Куда ни посмотришь — только ежевика.
— Я наверняка похож на жертву из триллера, — вздохнул Трэвис. — Интересно, как по-французски будет «бензопила»?
— Не все так плохо. Цветки приятно пахнут, — возразил я, потягивая носом.
— Отлично. Можешь оставаться и нюхать. Я возвращаюсь назад.
Я схватил его за руку:
— Трэвис, ну пожалуйста, не упрямься. Мне так хочется попасть на пляж. Я не выдержу еще одного дня экскурсий по этим чертовым музеям.
Трэвис попытался вырваться.
— Сегодня мне позвонят родители. Спросят, что я делал.
— Подумаешь, событие. Мои не позвонят. Их не интересует, что я делал сегодня или на прошлой неделе. Им вообще все равно. Я ненавижу толкаться в этих идиотских музеях. Все картины похожи. Смотришь на них, а мысли блуждают. Когда мои мысли блуждают, я сразу начинаю представлять, как Амбер целуется с тем парнем.
Трэвис перестал вырываться.
— Ого! Смотрю, сильно тебя стукнуло.
— Да, сильно.
Сам не знаю, как это из меня вылезло. И всего-то я хотел уговорить Трэвиса дойти до пляжа. С чего так разоткровенничался? Но на душе было паршиво. За две недели моего европейского турне родители позвонили всего один раз, спросить, записался ли я на курс по государственному устройству и политике Штатов в будущем учебном году. Эта поездка ничуть не отвлекала меня от мыслей об Амбер. Я видел ее лицо на каждой картине и в каждом музее. Особенно на картинах того странного парня по фамилии Дега, рисовавшего девчонок без лиц. Я не мог перестать о ней думать.
— Слушай, Трэвис. Всего один день на пляже, на воздухе. Неужели это такая жертва?
— Ладно, уговорил. Только ты пойдешь впереди.
И я пошел впереди, принимая все атаки ежевики на себя. Мы шли минут двадцать, и за это время мне было некогда думать ни о родителях, ни об Амбер. Лицо и руки кровоточили. Если я потеряю слишком много крови, помощи ждать неоткуда.
Ежевичные дебри кончились столь же внезапно, как появились. Я остановился.
— Ну и ну, — только и мог сказать я.
— Что видишь? — спросил отставший от меня Трэвис.
— Во всяком случае, это не пляж.
Глава 3
Когда я был маленьким и наша семья еще делала вид, что мы действительно семья и любим друг друга, мы как-то поехали в Колониальный Уильямсбург. Там все выглядело так, будто Штаты до сих пор оставались английской колонией. На улицах — только телеги и повозки, запряженные лошадьми, и никакого тебе асфальта. Помню еще разные мастерские тех времен, где тоже — ни электричества, ни нормальных станков. Все делалось вручную. Мы с моей сестрой Мерилл забрели в кузницу. Посмотрели, послушали, как здоровенные потные дядьки стучат молотами, а потом спросили, где здесь ближайший «Старбакс». Кузнецы смотрели на нас вытаращенными глазами и вроде не понимали, о чем мы говорим. Самое странное — через какое-то время начинаешь думать: а может, они и вправду не знают? Может, они вообще не знают, что на Земле уже двадцать первый век? К концу дня я был по горло сыт впечатлениями и хотел только одного — поскорее вернуться домой.
То, что я увидел по другую сторону ежевичного леса, сразу напомнило мне Колониальный Уильямсбург. Возможно, это место было даже постарше. В Европе — на каждом шагу — разные древности с богатой историей. Европейцы их вылизывают, оберегают, показывают туристам и делают неплохие деньги. Но место, куда попали мы с Трэвисом, представляло собой историческую реставрацию совершенно нового уровня.
