Суда стояли со вчерашней рыбой на бортах в ожидании сдачи.
А вечером на «Туре» закоромыслился дым, и подвалили на огонёк кореша с других судов, и Жанка-приёмщица явилась, не запылилась. Кандей наготовил тьму закусона, и все было хоккей-какао. У Петровича дверь не закрывалась – столько гостей-капитанов набилось к нему. Он палил им про изобатку, про колхозников, которые завтра будут иметь сдачу на плавбазу, а все хором, хрипатым и нестройным, крыли директора-депутата, рыбпром, Дальрыбу, минрыбхоз-бесхоз, вояк-пачкунов с их допотопными авианосцами, у которых в целях камуфляжа «еще Петра Великого мать», видно, вывела выхлоп в воду.
Валька вполуха слушал этот сипло-хриплый бубнёж и думал, что нет, не они, пропойцы, не газ-квас всероссийский повинен во всероссийском бардаке. Нет, они как раз жертвы бардака…
Суда, так и не сдавшие на берег ни рыбёшки, снимались в море. Ну разве ж это было не удивительно? Чох-чох-чох – один сейнерок отвалил, бу-бу-бу пробубнил глухо в трубу второй и рванул с ходу чуть не на полных оборотах, обгоняя первого. За ними устремились третий, четвёртый… С борта одного из них в последний момент спрыгнула на пирс маленькая лаборантка в белом халатике с вымазанными по локоть серыми рукавами.
– Куда это они? Сдачу на стороне искать, что ли? – Прикинувшись, как говорится, шлангом, спросил Валька, когда она поравнялась с бортом «Тура».
– Ну да! – Надя улыбнулась, поправив тылом ладошки прядку на лбу и словно смахнув с лица хмурую озабоченность. – Нашли сдачу… Нептуну. Он же всё примет…
Оказывается, заработали балычковые машинки в цехе, значит, замаячила сдача, вот и пошли суда за свежей рыбкой. А по пути все дружно за зюзьги
[5] – будут сдавать позавчерашний улов богу морскому.
– У вас ведь тоже полный трюм. Для нашей туковарки вот так хватит, – чикнула Надя пальцем по белой стройной шейке.
Вечером, уже на закате, ожил вдруг транспортер на пирсе, столько суток стоявший без дела. Зашумел мотор, запели-запиликали валики на ржавых осях, захлопала на стыках резиновая лента. Вновь появилась Надя и сказала, чтобы подавали сырец в туковарку.
Она хотела взять рыбу на анализ, но не смогла. Когда матросы открыли трюм, пришлось разбегаться от горловины. После двухдневной жары дух оттуда даванул смертельный.
Матросы надели «намордники», то есть респираторы для работы с нитрокраской, и стали похожи на слонят с обрезанными хоботами. И только тогда взялись за зюзьги. Первый же ящик с бывшей рыбой по имени минтай, поднятый из трюма, дал ясно понять, что на палубе находиться опасно для жизни.
Спасая лаборантку, Валька утащил её за руку в радиорубку. Оттуда вскоре послышались негромкие звуки гитары. И тут же из трюма выскочил Малыш, как чумной пронёсся по палубе, срывая на бегу «намордник», и перевесился через фальшборт как раз возле Валькиного иллюминатора. Звуки, исторгнутые им, заглушили гитару.
– Укачался Малыш, – посочувствовал Валька. – Надо же, шторм такой перенёс, двенадцать баллов – и ничего, я свидетель.
– Ну да, у вас там больше и не бывает, – сказала Надя. – А тут – все тринадцать баллов.
Из дневника:
19.08.91. Сегодня получил открытку: Дорогой Борис! Лучше поздно, чем никогда! Я хворал, сборник завалился куда-то, нынче обнаружил. Прочитал «13 б.». Поздравляю с отличным (подчёркнуто В.К.) рассказом. Сам весь этот часок был с вами на палубе, в р/рубке. Отлично!
Удачи! Радостной работы. Сам писать не могу. В.К.
И адрес: 197136 Л-д Ленина 36–20. Подпись, которую еле разобрал:
В. Конецкий.
«Рыба века» – минтай, он же Митька голубоглазый
Траулеры – только из новостроя!
IV. Сардина-иваси
Вернулась «неверная»
Самая главная рыбацкая новость 2016 года: в дальневосточные моря вернулась сардина-иваси. И первые кошельковые невода для промысла этой рыбы, которая уходила на целых 25 лет, уже подняли первые уловы. Но чтобы сардины взять много и сделать действительно народной дешёвой рыбой, надо заниматься флотом. Рыбы будет много, а приёмных мощностей – плавбаз может и не хватить. Надо флот обновлять и старые пароходы переоборудовать. Сейчас работают пароходы, которым 35–40 лет. Сколько они ещё выдержат?…
Ивасёвые эксперименты 16-го года завершены. После главных экспедиций 17-го года – минтаевой и сельдевой в Охотском море – к золотой рыбке-иваси рыбаки вернутся в июле.
Иваси – неверная рыба, говорят и наши, и японцы. Дескать, то её полным-полно, чуть не пол океана оккупирует, то вовсе исчезает неведомо куда. А вот, представьте, учёным ТИНРО давно ведомо! Сотрудник этого Тихоокеанского НИИ рыбного хозяйства и океанографии в море, где-то в 90-х годах ещё, просвещал меня: все мы под звёздами рождаемся и живём, Солнце – главная наша звезда, от неё всё на Земле и зависит. И вот какая зависимость тут, обратная: падает солнечная активность – наступает резкий скачок, всплеск воспроизводства сардины. Она никуда не исчезала! Её небольшое стадо постоянно «прописано» на плёсе Кудзюкури, с океанской стороны острова Хонсю, недалеко от Йокогамы. Но вот подходит её звёздный час – и происходит самый настоящий рыбный демографический взрыв, все моря дальневосточные – в первую голову Японское и Охотское – в считаные буквально недели начинают кишеть этой невеликой, но красивой серебряной рыбкой, жирной, упитанной, вкусной во всех видах! Её косяки доходят даже до Камчатки…
Как правило, цикл такого «кишения» – двенадцать лет. Потом она снова возвращается «домой», на плёс Кудзюкури, ждёт своего звёздного часа – спокойного Солнца…
А вот что было тридцать-сорок лет назад…
14 ноября 76. Подошёл циклон, штормуем. Моя каюта всего на метр выше уровня моря, притом штормового моря. А волны сейчас 4–5-метроворостые, а в длину, пожалуй, 20–25 м. Каютка – 1×2 м (изолятор) имеет 2 иллюминатора – на правый борт и на нос. Когда валялись в дрейфе, полоскало бортовой иллюминатор, пришлось его намертво задраить. Донимала сильная бортовая качка. Только было свыкся с ней, запустили двигатель и стали носом на волну («А то без обеда останемся», – сказал капитан). Килевая сейчас мучает, она куда хуже, по-моему, т. к. от неё мозги сдвигаются, ухают в жаркую пропасть и взлетают к небу, отчего прошибает липким потом. Через закрытые шторм-портики и фальшборт волна врывается на палубу, несётся ко мне и порой запрыгивает в носовой иллюминатор, чего я никак не ждал, и потому мой треугольный столик (45×45) сейчас мокрый. У японцев, говорит капитан, есть плавучие якоря – парашют, который выстреливается с бака чем-то вроде линеметателя, он удерживает носом на волну и практически сводит к нулю дрейф, мы же вынуждены денно и нощно гонять двигатель.
