Кстати, именно тогда Владимир Алексеевич начал систематически и много писать для других популярных изданий — «Русская мысль», «Новое время», «Будильник». Большинство его коллег и не мечтали о подобной славе.
Конечно, не все в отношениях с редакциями складывалось безмятежно. В частности, уже упомянутый Н. Лейкин, редактор петербургского журнала «Осколки», часто предъявлял довольно странные претензии. Например, такие: «Хотелось бы, чтобы Вы захватили в обозрение побольше предметов, а не касались бы чего-нибудь одного. Лупите купца всякого сколько влезет, лупите актера, чиновничество, думу, но только не хвалите, „Осколки“ для похвалы не издаются. Проберите-ка хорошенько московских кутил, безобразников, рестораторов, трактирщиков».
Или, в другой раз: «Что за несчастье, мы не можем с Вами никак спеться… Я не хочу этим сказать, что пристав, урядник должны быть изъяты из „Осколков“. Нет. В другом каком-нибудь виде, вот хоть бы, например, так, как у Вас был помещен рассказ в „Развлечении“, где урядник пишет протокол об упадке с крыши. Тогда милости просим… Стихотворение „Убит“ потому возвращаю, что слишком мрачно, а во-вторых, Вы вздумали обличать… Далее, тема „Наши санитары“ чересчур утрирована… Вторая тема о Ланине. Я вовсе не желаю нападать на Ланина, ибо это вышло бы — своя своих не познаша».
Этого можно ругать, этого нельзя. Об этом можно писать, а об этом нельзя. Просто какие-то интриги испанского двора. Поди тут разберись.
Но наш герой старался разбираться.
* * *
В 1884 году Владимир Алексеевич женился на Марии Ивановне Мурзиной, милой и обаятельной девушке. Мария Ивановна была сиротой, которую приютило семейство садовода Оттона Матвеевича Баума. Она окончила гимназию в Пензе и получила право работать домашней учительницей. Но судьба распорядилась иначе — Мария Ивановна стала домашней хозяйкой.
Влюбился наш герой не шуточно. Писал своей невесте: «Ты одна для меня все на свете… Передо мной на столе, заваленном листами исписанной бумаги, стоит дорогая мне карточка с венком из колосьев и цветов на густой русой косе… И работается с удовольствием, с радостью».
Эта фотография стояла на его столе на протяжении всей его жизни.
Венчание было скромным, в маленькой, неприметной церкви Святого мученика Ианнуария при Запасном дворце (площадь Красных ворот). Со стороны Гиляровского присутствовали только два человека — Антон Павлович Чехов и репортер Русаков (который, можно сказать, только этим и вошел в историю).
Е. Киселева, родственница Гиляровского, писала: «По характеру своему Мария Ивановна была совершенной противоположностью дяде Гиляю. Замкнутая, очень спокойная, с постоянством привычек и нелюбовью к передвижениям, даже поездки в Крым ради здоровья дочери были для нее нежелательны. Мария Ивановна проводила свою жизнь дома неутомимым, бдительным и никем не заменимым стражем его благополучия. Дядя Гиляй, как бы ни был занят, с себя никогда хозяйственных забот не снимал, оставался деятельным и заботливым хозяином. И все же основой дома была Мария Ивановна.
Для Гиляя, который мог иногда сообщить о себе через два-три дня, сдержанность Марии Ивановны, ее привязанность к дому были драгоценными качествами.
При этом она смогла наполнить дом женским уютом, держалась просто и доброжелательно, люди с ней не испытывали натянутости или скованности. Ее отношение к человеку было искренним, обращение приветливым. Мария Ивановна вызывала желание задержаться в Столешниках, поговорить с ней в обстановке, не сверкающей красным деревом, изысканным хрусталем люстр, но согревающей дивным и драгоценным огнем человеческой теплоты».
Мария Ивановна прекрасно готовила, варила варенье, делала домашние настойки, шила, вязала, была интеллигентной, мудрой и даже помогала Гиляровскому в его работе. Часто совмещала это всё — в чане на кухне варится варенье, Мария Ивановна беседует с Чеховым и Куприным, ожидающими возвращения хозяина дома, и при этом у нее в руках мелькают спицы.
В семейной жизни нашему герою явно повезло. И он, естественно, это ценил — ни разу не сказал своей жене грубого слова. И всегда дарил ей первый экземпляр своих книг. А когда хозяйка дома увлеклась вдруг вегетарианством — не перечил. Спокойно поедал морковные котлетки. Правда, перед обедом заворачивал в трактир, ел расстегаев, заливного поросенка и другие яства. А морковные котлетки были вроде как десертом.
Спустя год после свадьбы у Гиляровского родился сын. Пришлось снимать дачу, в Красково.
Каждый день после работы спешил на Рязанский вокзал, на поезд. Привозил всевозможные гостинцы (например, все из того же Охотного ряда). Семейная жизнь несколько изменила его. Наш герой сделался романтичнее. Специально ходил к своей даче мимо чьей-то заброшенной старой усадьбы. Любовался. Писал: «Странное чувство является при виде развалин дома. Высокие колонны украшают дом, верх которых был увенчан когда-то прекрасной, но уже полуобвалившейся лепниной. Могилой смотрит дом со своими полузабитыми окнами, нежилой черной темнотой…
Отсветы заката нет-нет да и блеснут в уцелевшем осколке богемского стекла, в окнах второго этажа, и исчезнут, и снова та же могила. Из разбитых окон и щелей дощатых колонн то и дело вылетают галки и опять возвращаются в свое гнездо. Даже змеи, злобно шипя, выглядывают из расщелин каменной широкой лестницы, ведущей в сад… А вид на пруды с лестницы восхитительный. Лестница спускается в большой цветник, окруженный кустами дорогих растений… Цветник кончается обрывом, а под ним, как в глубокой пропасти, то отражая светлое небо, то вековые сосны, блестит и чернеется ряд прудов. На среднем пруду круглый островок с руинами когда-то щегольского павильона. Здесь пускались роскошные фейерверки, на этом островке лилось вино рекой и потехи барские придумывались. А за прудами виднеются запущенные роскошные поля. Там во время этих пикников ручьем лился крестьянский пот, под сохой гнулась спина мужицкая, и заскорузлые руки неустанно работали, добывая деньги на эти вина. Павильон разрушился, от барского дома остались одни развалины, а пот мужицкий все льется, заскорузлые руки все добывают деньги».
Если бы не социальная концовка, не узнать бы нам стиль Гиляровского.
* * *
Владимир Алексеевич довольно быстро понял, как нужно с максимальной пользой для себя писать газетный репортаж. Уйма народу платит деньги, и немаленькие, для того, чтобы прославиться в газетах, чтобы о них опубликовали хоть абзац, хоть строчку. А у репортера есть возможность получать все это задарма, притом в больших количествах. Рецепт предельно прост — делать себя героем собственных статей. При этом именно героем, а не просто рядовым участником.
И в 1884 году выходит в свет, можно сказать, шедевр этого жанра.
Задача ставилась простая и бесхитростная — поведать о том, как в Москве пробивается артезианский колодец. Но как наш герой к этому подошел!
«Мой проводник зажег свечу.
Перед нами зияло черное отверстие подземной штольни, обложенное досками. Над ним спускался канат с крючком. Кругом весь пол был усыпан влажными осколками и грязью, вытащенной из земли. У самого края ямы стоял на рельсах пустой вагончик, облепленный той же грязью. Слева ямы спускалась деревянная, коленчатая лестница с перилами и мало-помалу уходила в мрак подземелья. С каждым шагом вниз пламя свечи становилось все ярче и ярче и вырисовывало на бревенчатой стене силуэты. Дневной свет не без борьбы уступал свое место слабому пламени свечки. Через минуту кругом стало темно, как в заколоченном гробу.
