Разве мог властитель дум, которым был в те времена Лев Николаевич, публично посещать столь несерьезные спектакли? А потом, в Ясной Поляне рассуждать перед очередными ходоками о непротивлении насилию, о вреде праздности и прочих замечательных вещах? Нет, «брекекекс» был бы нешуточным ударом по толстовской репутации.
Но, помимо театральных развлечений, в клубе процветала и азартная игра. Владимир Гиляровский вспоминал: «В одной из… комнат стояло четыре круглых стола, где за каждый садилось по двенадцати человек. Тут были столы „рублевые“ и „золотые“, а рядом, в такой же комнате, стоял длинный, покрытый зеленым сукном стол для баккара и два круглых „сторублевых“ стола для „железки“, где меньше ста рублей ставка не принималась. Здесь игра начиналась не раньше двух часов ночи, и бывали случаи, что игроки засиживались в этой комнате вплоть до открытия клуба на другой день, в семь часов вечера, и, отдохнув тут же на мягких диванах, снова продолжали игру».
А в XX веке тут начали состязаться шахматисты. В частности, в 1914 году здесь состоялась показательная партия между Алехиным и Ласкером. Один из очевидцев вспоминал: «Барьеров вокруг игравших не было, но публика не подходила близко к столику и держалась дисциплинированно. Демонстрационных досок тогда тоже не было, и многие держали в руках карманные шахматы. Ходы передавались в публике шепотом, из уст в уста. Но когда Алехин пожертвовал слона, зал зашумел и замолк под взглядами Алехина.
Сравнивая партнеров, можно было сказать: лед и пламень. Пожилой Ласкер с вечной сигарой, хладнокровный и выдержанный, был полной противоположностью своему юному противнику, беспрерывно вертевшему клок волос и нередко вскакивавшему после сделанного хода. Нам не нужен был комментатор: на его выразительном лице отражались все душевные переживания. Он был в хорошем настроении, и зрители были уверены в том, что его позиция хороша. После окончания партии быстро замелькали над доской тонкие руки Алехина, показывавшего бесчисленные варианты».
То есть шахматные страсти были посильнее карточных. Но и те, и эти в равной мере интересовали нашего героя.
* * *
В марте 1902 года Гиляровский получил весьма приятное послание: «Общество Любителей Российской Словесности сим извещает Вас о состоявшемся избрании Вашем в действительные члены Общества».
Можно было сказать, что сбылась мечта юности — Владимир Алексеевич стал признанным писателем. А вскоре после этого, как мы уже говорили, он читал в Обществе доклад о своих гоголевских изысканиях — уже как «настоящий» литератор.
Диплом же о приеме в члены Общества Владимир Алексеевич повесил под стекло на стену. Он был так же дорог нашему герою, как солдатский Георгиевский крест и значок почетного пожарного.
* * *
Между тем Гиляровский все больше интересовался Москвой. Прошло более двух десятилетий с тех пор, как он стал москвичом. Владимир Алексеевич любил город как существо живое, одухотворенное. Его интересовало всё, что с ним связано, — история, предания, экономика, политика, общепит, здравоохранение и даже топонимия.
В 1902 году Владимир Алексеевич опубликовал занятный фельетон на эту тему: «И возит извозчик седока, и оба ругают московские переулки.
Седок проезжий, и извозчик, старик, тоже недавно в Москве.
— Да тебе сказано в Кривой переулок!
— Да они все тут кривые! — оправдывается извозчик. И действительно, сколько кривых переулков в Москве!
Кривые переулки есть в частях: серпуховской, городской и хамовнической. Потом следуют Кривые с прибавлением: Криво-Ярославский, Кривоколенный, Криво-Никольский, Криво-Арбатский, Криво-Введенский, Криво-Рыбников!
Пересматривая указатель Москвы, я поражаюсь!..
Вот Астра-Дамский переулок! Вот Арнаутовский!
Какой грамотей придумал такие названия!
Вот семь Банных переулков, и все в разных частях города.
Поди ищи!
Живу, мол, в Москве, в Банном переулке в своем доме!
Кажется, адрес точный: московский домовладелец — найти не трудно.
А Банных переулков семь! Безымянных — девятнадцать! Благовещенских — 4, Болвановских — три.
Только три.
Мало по нашим грехам! Ей-богу, мало! И Брехов переулок только один. Бутырских, Вознесенских, Дербеневских, Золоторожских и Монетчиковых — по пяти. А вот Грязных — два. Врут, больше! Все грязные и кривые! Денежных — 2, Дурных — не хочется верить — тоже 2. Дровяных — 3. Задних — 2. Полевых, Грузинских, Ивановских, Краснопрудных, Красносельских — по 6. Лесных и Огородных — по 7. Кузнечных и Спасских — 8. Ильинских и Космодемианских — по 9. Знаменских — 12. Покровских — 10. И Никольских — 13. Далее, Коровьих — 4, Кладбищенских — 5. А сколько тупиков? Что может быть глупее тупика?
Идешь, видишь улица, идешь дальше и, в конце концов, упираешься в забор!
И это не старая Москва, нет! Масса переулков создалась за последние два десятка лет, а названия одно глупее другого.
И в общем выходит такая путаница, что разобраться нельзя.
Это повторение одних и тех же названий путает и почту, и публику.
До сих пор в Москве нет ни Пушкинской, ни Гоголевской улицы!
Хоть бы в память пушкинских и гоголевских празднеств назвали!
Да наконец, мало ли знаменитых людей дала Москва, имена которых можно бы повторить хоть в названиях улиц.
Это — почтит память деятелей.
Во-вторых, название улиц именами знаменитых людей имеет и громадное воспитательное значение.
Господа городские деятели, пекущиеся о благоустройстве Москвы, обратите на это внимание, пора бы!
Да постарайтесь, чтоб названия не повторились, чтоб прекратить путаницу.
Принимайтесь же за это дело, не стыдясь, — дело доброе!
На память оставьте по одному, только по одному старому названию.
Оставьте один Кривой, один Болвановский, один Коровий и один Брехов…
Для будущих историков оставьте. Пусть думают: отчего и почему!..»
Мелкотемье? Ан нет! Для «короля репортеров» мелкотемья не существовало.
* * *
Непосредственность и склонность к озорству никак не оставляли нашего героя. Доходило подчас до кощунства.
В 1902 году тяжело заболела Татьяна Львовна Щепкина-Куперник, «твердо-люди». Дошло и до угрозы летального исхода. Собрали консилиум. В то время, когда знаменитую писательницу осматривали доктора, близкие с нетерпением ждали вердикта. Атмосфера в доме накалилась до предела. Гиляровский, режиссер К. Станиславский и один актер вышли на улицу — перекурить, подышать свежим воздухом, дух перевести, да и просто расслабиться.
Расслабиться не получалось. Тогда Владимир Алексеевич перебежал улицу, купил в пивной бутылку пива, сделал несколько глотков, после чего устремился к карете с Иверской иконой, по совпадению стоявшей рядом.
