– Что? Ранена? Попала в плен? – в страхе сказал Куприн.
– Другая катастрофа, личная. Полюбила молодого врача, грузина. Они обручились. А вы знаете, как чиста и добра Лизочка! И вдруг жених на ее глазах избивает беззащитного солдата и как – с увлечением, со смаком. – Мамин помолчал, словно взвешивая слова, и затем произнес глуше, тише: – Она была так потрясена, что чуть не покончила с собой. Конечно, порвала с женихом и теперь снова живет у нас… Кстати, она спрашивала, как вы, что пишете… Подарите ей «Поединок», когда он выйдет.
Бог мой! Эта тоненькая и чистая девушка, почти девочка стала очевидцем того, о чем Куприн писал в своей повести! Каково же было ей, если этого не смог вынести даже подпоручик Ромашов! Куприн тоже тихо, по твердо проговорил:
– Я бы очень хотел встретиться с ней.
11
В Ясной Поляне у Толстых гостил Репин – маленький, быстрый, рыжеватый, с седеющей эспаньолкой.
Вечером, когда в зале к чаю с фруктами собрались близкие – хозяйка, стройная, полная Софья Андреевна, сын Сергей Львович, Татьяна Андреевна Кузминская и секретарь Толстого Гусев, молчаливый молодой человек в пенсне и с зачесанными назад длинными волосами, – Репин попросил Льва Николаевича что-либо почитать вслух. Тот размышлял недолго:
– Конечно, Куприна… Два небольших рассказа – «Ночная смена» и «Alléz!»…
Читал Толстой бесподобно. Просто, без намека на театральность и даже словно без выражения. Ничего не подчеркивая в «Ночной смене», ничего не выделяя, он как бы давал тем самым писателю возможность самому поведать о недавнем крестьянине и рядовом Луке Меркулове, которого неодолимо тянет в деревню и которому по ночам снятся родной дом, поле, река и весь усеянный «гречкой» мерин. Оставленный дом представляется чуть ли не раем, потому что в солдатах ему хоть пропадай: «Кормят его впроголодь, наряжают не в очередь дневалить, взводный его ругает, – иной раз и кулаком ткнет в зубы, – ученье тяжелое, трудное…»
Кончив читать «Ночную смену», Толстой указал на некоторые места, которые ему особенно понравились, прибавив:
– Ни у какого Горького, ни у какого Андреева вы ничего подобного не встретите. Я был в военной службе, вы не были, – обратился он к Репину, – женщины совсем ее не знают, но все чувствуют, что это правда…
– Ты его знаешь? – спросил Сергей Львович.
– Познакомили меня на пароходе при отъезде из Ялты. Мускулистый, приятный. Мне интересно его описание военной службы.
Репин живо отозвался:
– Еще бы! Куприн – бывший офицер, ему и карты в руки.
– Да, он хорошо знает все, о чем пишет, – согласился Толстой. – Мы тут несколько вечеров подряд читали вслух его «Поединок», очень хорошо, только где пускается в философию, неинтересно.
– Превосходный рассказ, – сказал Репин, – но одни отрицательные типы выведены.
– Полковой командир – прекрасный положительный тип, – возразил Толстой. – Какая смелость! И как это цензура пропустила, и как не протестуют военные? Пишет, что молодой офицер мечтает о том, чтобы, во-первых, метить вверх, если придется стрелять в народ, во-вторых, пойти шпионом-шарманщиком в Германию, в-третьих, отличиться на войне. Он в слабого Ромашова вложил свои чувства.
– А корпусной командир – это Драгомиров, – заметил Сергей Львович.
Толстой согласился:
– Новый писатель пользуется старыми приемами. Дает живое представление о военной жизни.
Затем он начал читать рассказ о трогательной маленькой цирковой наезднице. Но когда дошел до сцены самоубийства, его старческий, слегка альтовый голос задрожал. Толстой отложил книжку в мягком переплете, вынул из кармана серой бумазейной блузы фуляровый платок и поднес к глазам. Рассказ «Alléz!» так и не был дочитан.
Успокоившись, Толстой сказал:
– В искусстве главное – чувство меры. В живописи после девяти верных штрихов один фальшивый портит все. Достоинство Куприна в том, что ничего лишнего. Куприн – настоящий художник, громадный талант. Поднимает вопросы жизни более глубокие, чем у его собратьев…
Отступление третье
«Поединок» и русское общество
В грозовой атмосфере первой русской революции была завершена работа над повестью «Поединок». Ход общественных событий торопил писателя. Уверенность в себе, в своих силах Куприн, человек крайне мнительный и неуравновешенный, находил в дружеской поддержке М. Горького. Именно к этим годам, 1904 – 1905-м, относится пора их наибольшего сближения.
М. Горький, стремившийся объединить все самое живое, талантливое в реалистическом крыле русской литературы, писал Бунину в июле 1904 года: «Милый мой друг – нам, четверым (то есть Горькому, Бунину, Андрееву и Куприну), надо чаще встречаться друг с другом, право, надо!» Именно в это время у Куприна просыпается глубокий интерес к политической жизни страны. И благодарное признание, вырвавшееся в письме к Горькому сразу после завершения работы над «Поединком»: «Теперь наконец, когда все окончено, я могу сказать, что все смелое и буйное в моей повести принадлежит Вам. Если бы Вы знали, как многому я научился от Вас и как я признателен Вам за это», – свидетельство о том, что именно Горький убеждал его окунуться в плодотворную гражданственную стихию.
Предназначавшаяся сперва для «Мира божьего» повесть «Поединок» была передана Куприным в издательство «Знание» и вышла с посвящением Горькому в мае 1905 года, вскоре после тяжелых и позорных поражений русского самодержавия в войне с Японией. 20 тысяч экземпляров шестого сборника «Знание», в котором главное место занимала повесть Куприна, разошлись мгновенно, так что через месяц понадобилось новое издание. Правда о царской армии несла в себе приговор и тому строю, который армия призвана была охранять.
Анализируя события русско-японской войны, В. И. Ленин писал: «Бюрократия гражданская и военная оказалась такой же тунеядствующей и продажной, как и во времена крепостного права. Офицерство оказалось необразованным, неразвитым, неподготовленным, лишенным тесной связи с солдатами и не пользующимся их доверием. Темнота, невежество, безграмотность, забитость крестьянской массы выступили с ужасающей откровенностью при столкновении с прогрессивным народом в современной войне, которая так же необходимо требует высококачественного человеческого материала, как и современная техника… Военное могущество самодержавной России оказалось мишурным. Царизм оказался помехой современной, на высоте новейших требований стоящей, организации военного дела, – того самого военного дела, которому царизм отдавался всей душой, которым он всего более гордился, которому он приносил безмерные жертвы, не стесняясь никакой народной оппозиции. Гроб повапленный – вот чем оказалось самодержавие в области военной защиты, наиболее родной и близкой ему, так сказать, специальности»
[2].
В «Поединке» «гидра милитаризма» обрисована жесткими и точными штрихами. Ротная школа, где полуграмотные унтеры обучают солдат «словесности», угрожая непонятливым «разгладить морду»; бессмысленно-однообразные занятия на плацу; казенное веселье солдат, поющих браво-примитивную песню:
