Проклятый эскулап кричит, что быть беде,
Советов если я его не буду слушать,
И говорит: «Извольте кушать
В Немецкой слободе!
С больными пухлыми ногами
Вам непристойно быть в гостях!
Смотрите: за плечами
Стоит курносая с косою на часах —
Махнет — прощайтесь с стерлядями.
С вином шампанским и стихами!
Не лучше ль грозную на время удалить
И с нами, хоть годок, пожить?» (52–53).
Умеет-таки Василий Львович быт превращать в поэзию! В этом отношении совершенно очаровательно послание к «любезному родственнику, поэту и камергеру» Павлу Николаевичу Приклонскому. В нем речь идет о том, что у Василия Львовича убежал его крепостной, его поймали, отдали в рекруты и вот теперь ему, то есть Василию Львовичу, надобно получить квитанцию за этого рекрута. Казалось бы, какая тут может быть поэзия? Оказывается, очень даже может быть.
Башмашник мой, повеса,
Картежник, пьяница, в больницу отдан был,
И что ж? От доктора он лыжи навострил!
В Тверской губернии пойман среди леса,
В июне месяце, под стражу тотчас взят,
И скоро по делам он в рекруты назначен;
Я очень рад,
Что он солдат:
Он молод, силен, взрачен,
И строгий капитан исправит вмиг его,
Но мне квитанцию взять должно за него.
Башмашника зовут Кузьмою,
Отец его был Фрол, прозваньем Карпушов.
Итак, без лишних слов,
Скажу, что юному герою
Желаю лавров я, квитанции себе.
В селении моем, благодаря судьбе,
Хотя крестьяне пьют, зато трудятся, пашут;
Пусть с радости поют и пляшут,
Узнав, что отдали в солдаты беглеца
И что остался сын у бедного отца (41).
Лавры и квитанция — смелое соединение высокого, поэтического и низкого, прозаического. Завершается послание просьбою к П. Н. Приклонскому ответствовать «скорей иль прозой, иль стихами», пожеланием здоровья, уверением в дружбе, надеждой оказаться у друга в Твери, и вот тогда-то
Воссяду с лирой золотою
На волжских берегах крутых,
И тамо с пламенной душою
Блаженство воспою я жителей тверских (42).
Замечательно! Послание начиналось так прозаически, а закончилось так поэтически: поэт «с пламенной душою» на «лире золотой» будет воспевать блаженство тверских жителей.
Завершается первый раздел посланием «К графине С. А. Мусиной-Пушкиной при доставлении стихов»:
В стихах Баллады любишь ты;
Желанье исполняю:
Жуковского тебе мечты —
Дев спящих — посылаю (55).
Галантный кавалер Василий Львович отправил С. А. Мусиной-Пушкиной поэму В. А. Жуковского «Двенадцать спящих дев», присовокупив к ней галантные стихи: ведь это она, Софья Алексеевна, своим искусным чтением поэмы в кругу родных и друзей будет украшать «поэта дарованье», будет своим нежным голосом вселять «в сердца очарованье». Завершается послание обращением к красавицам, ради которых и берут поэты «златые лиры в руки», обращением к С. А. Мусиной-Пушкиной:
Для вас Жуковский стал поэт;
Он пел любовь и славу:
И я теперь, под старость лет,
Пою тебе в забаву! (56).
Тема для Василия Львовича важная. Важно и то, что он заявил ее в первой части своего сборника.
Во второй части сборника — басни, излюбленный В. Л. Пушкиным жанр, который, как он считал, лучше всего ему удавался; недаром эта часть вместила больше всего стихотворений и в свою очередь подразделяется на две книги (в каждой — по 12 басен).
В баснях (многие из них — переводы Лафонтена, Флориана и других французских авторов) Василий Львович следует за русским Лафонтеном — И. И. Дмитриевым. Это изящные сценки, легко и непринужденно написанные. Вот одна из них — «Кузнечик» (из Флориана):
Кузнечик, в мураве густой
Скрываясь, мотыльком прещался,
Который с одного цветочка на другой
Порхал, резвился, любовался
И майским утром, и собой.
Лазурь и золото блистали
На крыльях мотылька и взоры привлекали (99).
Кузнечик завидует мотыльку, сетуя на свою безвестность и некрасивость. Но вдруг
Толпа веселая детей,
На луг зеленый прибегая,
Пустилась вслед за мотыльком.
На воздух и платки, и шляпы полетели!
Мальчишки резвые красавцем овладели,
И он пойман под платком.
Один ему крыло, другой теребит ногу,
А третий и совсем бедняжку раздавил (99–100).
Бедняжка-мотылек раздавлен, и кузнечик вынужден признать:
Я, право, мотыльку завидовал напрасно
И вижу, что блистать на свете сем опасно! (109).
Сочинитель заключает басню сентенцией:
Всего полезнее, чтоб счастливо прожить,
Скрывать свой уголок и неизвестным быть (100).
Другие басни В. Л. Пушкина завершаются подобными же поучениями. Читатель сборника его стихотворений узнает, что «счастлив кто живет на свете осторожно» («Лев больной и лисица»); что «веселость денег нам дороже во сто крат» («Сапожник и его сват»); что «в старости не ум, а сердце нужно нам» («Старый лев и звери»). Конечно, А. М. Пушкин, подтрунивая над Василием Львовичем, говорил, что его басни так пусты содержанием, что можно печатать только одни их названия. Но так ли это? Ведь с высказанными в баснях суждениями трудно спорить. В них — житейская мудрость, которая приобретается, как правило, с годами. И этой житейской мудростью Василий Львович делится с читателями.
Впрочем, иногда читатели «Стихотворений Василия Пушкина» встречали в его баснях и нечто иное:
От старика и до ребенка
Все заняты умы в столичных городах:
Тот проживается, тот копит, богатится
И в страшных откупах;
Другой над картами трудится;
Заботы, происки о лентах, о чинах;
Никто не думает о ближних, о друзьях;
Жена пред мужем лицемерит,
А муж перед женой — и до того дошло,
Что брату брат не верит.
(«Сурок и щегленок») (78).
В басне «Японец» за «Японией благословенной», конечно, виделась Россия. Слепой, глухой, немой житель этой благословенной страны полагал, что его соотечественники «добры, чтут правду и закон». Но когда «какой-то славный врач, в Японии известный, / Не худо бы и нам таких врачей иметь!», вылечил беднягу, то
