Рассказы о привидениях занимали тогдашнее общество: говорили о белой женщине, которая не знала покоя и являлась в замках Германии в белом вдовьем покрывале; рассказывали о двойнике императрицы Анны Иоанновны — она пришла к императрице незадолго до кончины… да о чем только не говорили! Что же касается истории об одновременной галлюцинации Василия и Сергея Пушкиных, то в нее, вероятно, вкралась какая-то неточность — или рассказчиков, или мемуариста: бабка Чичерина — это Лукерья Васильевна Чичерина, урожденная Приклонская. В родословной Чичериных указан год ее смерти — 1765-й
[97], то есть умерла она за год до рождения Василия Львовича. Впрочем, ведь и генеалоги могут ошибаться.
Развлечения, пожалуй, отнимали у Василия Пушкина сил не меньше, чем служба. Но все равно оставалось время и на литературные занятия. Сближение, а потом и дружба с И. И. Дмитриевым, знакомство через него с Г. Р. Державиным и литераторами державинского круга — поэтом, драматургом, переводчиком Василием Васильевичем Капнистом, поэтом И. Ф. Богдановичем, возможно, Н. М. Карамзиным (во всяком случае, еще до отставки В. Л. Пушкина, в марте 1796 года, Николай Михайлович пишет из Москвы в Петербург и просит передать Василию Львовичу письмо от него), общение с А. М. Пушкиным, не чуждым литературных занятий, — всё это побуждало к творчеству. К тому же гвардейские офицеры часто брали отпуска, уезжали из Петербурга. И Василий Пушкин тоже брал отпуска, подолгу жил в Москве. В повести «Любовь первого возраста» он сам рассказал об этом:
«…протекли два года. Я готовился возвратиться в Москву… <…> Мать моя и две сестры, которых любил я нежно и которые жили в Москве, ожидали меня с нетерпением, и давно сердце мое желало с ними соединиться. Я увидел их, прижал к своему сердцу и оросил слезами, пролитыми от радости и печали. Меня отпустили на 6 месяцев. Я хотел воспользоваться сим отпуском, чтобы посвятить себя трудам кабинета» (188).
Здесь уместно, как нам кажется, вспомнить о том, что сочинительство было в традициях Измайловского полка. 28 июня 1762 года Екатерине II присягал измайловец Н. И. Новиков. В 1770-е годы в Измайловском полку служили В. В. Капнист и поэт, прозаик, переводчик Михаил Никитич Муравьев (отец декабристов Муравьевых, дядя К. Н. Батюшкова), впоследствии добрый знакомый В. Л. Пушкина. Была драматургом, публицистом и переводчиком сама Екатерина II, шеф Измайловского полка. Так что к В. Л. Пушкину пришло, по-видимому, осознание того, что ему надобно не столько служить, но прежде всего писать. Наконец он вступил на поэтическое поприще. Литературный дебют московского стихотворца состоялся в Петербурге.
4. Литературный дебют. «Камин» и «Камины». Первые шаги в поэзии
В одиннадцатом номере журнала И. А. Крылова и А. И. Клушина «Санкт-Петербургский Меркурий» было напечатано стихотворение «К камину». Василий Пушкин скрыл свое имя за подписью «…нъ». Издатель — прозаик, поэт, драматург Александр Иванович Клушин — в примечании так представил пока неизвестного автора:
«Сочинитель сего послания есть молодой, с отличными сведениями человек. Будучи столь же скромен, как и просвещен, пишет он не из тщеславия. Друг Муз, друг уединения сидит перед камином, размышляет, и Камин его трогает чувствительное сердце читателя»
[98].
Любезный мой камин! — товарищ дорогой,
Как счастлив, весел я, сидя перед тобой.
Я мира суету и гордость забываю,
Когда, мой милый друг, с собою рассуждаю,
Что в сердце я храню, то знаю я один,
Мне нужды нет, что я не знатный господин,
Мне нужды нет, что я на балах не бываю
И говорить бон-мо насчет других не знаю,
Бо-монда правила не чту я за закон,
И лишь по имени известен мне бостон.
Обедов не ищу, незнаем я, но волен,
О, милый мой Камин, как я живу доволен!
Читаю ли я что иль греюсь, иль пишу,
Свободой, тишиной, спокойствием дышу (119).
Начало многообещающее. Словно почувствовав ветер литературных перемен, Василий Пушкин ориентируется на то новое, что внес Н. М. Карамзин в русскую литературу, — интерес к внутреннему миру образованного дворянина, к жизни частного человека, отказ от материальных ценностей и утверждение ценностей духовных. Размышления сочинителя пронизаны легкой грустью. Но как меняется тон его повествования, когда идеалу уединенной жизни с книгами и творчеством он противопоставляет тех, кто живет в кругу светской суеты:
Пусть Глупомотов всем именье расточает
И рослых дураков в гусары наряжает,
Какая нужда мне, что он развратный мот?
Безмозглов пусть спесив. Но что он? Глупый скот!
Который, свой язык природный забывая,
В атласных шлафорках блаженство почитая,
Как кукла рядится, любуется собой,
Мня в плен ловить сердца французской головой.
Он, бюстов накупив и чайных два сервиза,
Желает роль играть парижского маркиза.
А господин маркиз, того коль не забыл,
Шесть месяцев назад здесь вахмистром служил.
Пусть он дурачится! Нет нужды в том ни мало;
Здесь много дураков и будет, и бывало.
Прыгушкин, например, все счастье ставит в том,
Что он в больших домах вдруг сделался знаком,
Что прыгать л’екосез, в бостон играть он знает,
Что Адриан его по моде убирает,
Что фраки на него шьет славный здесь Луи,
И что с графинями проводит дни свои,
Что все они его кузином называют,
И знатные к нему с визитом приезжают.
Но что я говорю? Один ли он таков?
Бедней его сто раз сосед мой Пустяков,
Другим дурачеством Прыгушкину подобен:
Он вздумал, что послом он точно быть способен,
И чтоб яснее то и лучше доказать,
Изволил кошелек он сзади привязать,
И мнит, что тем он стал политик и придворный,
А Пустяков, увы! советник лишь надворный… (119–120).
Что и говорить: целая галерея сатирических портретов! И это еще не всё. Далее она дополнена портретом Змееяда, доставшего себе неправдою имение: он
…заставляет тех в своей передней ждать.
Которых может он, к несчастью, угнетать (120).
Еще один портрет:
Низкопоклонов тут, с седою головою,
С наморщенным челом, но с подлою душою (120).
Появляются в стихотворении и Скотинин, «сущий пень, но всеми уважаем», и бездельник Плутов, который «все имение, деревни, славный дом» достал воровством и пронырством.
Конечно, имена говорят сами за себя. Но в острых характеристиках, которые дает персонажам сочинитель, — еще и мастерство, и наблюдательность, и сатирическая традиция. Герои Василия Пушкина заставляют вспомнить персонажей Д. И. Фонвизина: Скотинин Василия Львовича сродни Скотинину из комедии «Недоросль». Вполне вероятно, что автора «Камина» вдохновляла и сатирическая сказка И. И. Дмитриева «Модная жена». Она была написана в 1791 году, в 1792-м напечатана в карамзинском «Московском журнале» и пользовалась большой популярностью, многие ею восхищались. По свидетельству Ф. Ф. Вигеля, «…„Модную жену“… начали дамы знать наизусть»
[99]. В «Старой записной книжке» П. А. Вяземского, сохранился забавный рассказ о госте И. И. Дмитриева — московском священнике:
