Нет боле сил терпеть! Куда ни сунься: споры,
И сплетни, и обман, и глупость, и раздоры! (137).
Так начинает В. Л. Пушкин стихотворение «Вечер», в котором описывает хозяев и гостей одного московского дома.
Да, мочи нет: мильон терзаний
Груди от дружеских тисков,
Ногам от шарканья, ушам от восклицаний,
А пуще голове от всяких пустяков
[126].
Так говорит Чацкий о своем недовольстве Москвой.
Картина нравов московского общества, представленная в стихотворении «Вечер», дана в грибоедовском ключе. Василий Львович пишет о несносных говорунах, врагах просвещения, искателях знатности и богатства; с сочувствием показаны у него редкие умники, которым, по словам их противников, «не нужно золота — давай Жан Жака в руки». Правда, в стихах Василия Львовича нет еще грибоедовского пафоса обличений Чацкого, но в них, несомненно, есть то, что этот пафос приуготовляло:
Сосед мой тут умолк; в отраду я ему
Сказал, что редкие последуют тому;
Что Миловых князей у нас, конечно, мало;
Что золото копить желанье не пропало;
Что любим мы чины и ленты получать,
Не любим только их заслугой доставать;
Что также здесь не все охотники до чтенья;
Что редкие у нас желают просвещенья;
Не всякий знаниям честь должну воздает,
И часто враль, глупец разумником слывет;
Достоинств лаврами у нас не украшают;
Здесь любят плясунов — ученых презирают (141).
(Заметим в скобках, что в 1810-е годы К. Ф. фон Борг перевел «Вечер» на немецкий язык.)
Несомненный интерес представляет для нас и стихотворное «Письмо к И. И. Дмитриеву», в котором Василий Львович заявил о своей литературной позиции. И. И. Дмитриев высмеял в сатире «Чужой толк» высокопарность в поэзии; В. Л. Пушкин же подверг осмеянию излишнюю и к тому же часто притворную слезливость современных стиходеев: «О, плаксы бедные! Жалка мне участь их!» (33). Ссылаясь на свои литературные авторитеты — того же И. И. Дмитриева, «любезного певца», который «вслед шествуя Анакреону / От Граций получил венец»; «милого, нежного» Н. М. Карамзина, который «в храм вкуса проложил дорогу»; «отечества усердного, верного сына» М. М. Хераскова, Василий Львович декларировал свои представления о поэзии:
Не крючковата мысль творит прекрасным стих.
Но плавность, чистота, души и сердца чувство:
Вот стихотворцев в чем прямое есть искусство! (33).
В. Л. Пушкин расширяет жанровый репертуар своей лирики, пишет дружеские послания, басни, мадригалы, песни, подражания. А еще — ирмосы, то есть церковные песнопения. И вот здесь как раз уместно сказать о том, что именно семейственные связи Василия Львовича стали причиной того, что он испробовал свое перо и в этом жанре. В 1798–1801 годах брат Капитолины Михайловны Михаил Михайлович Вышеславцев составил и издал в двух книгах антологию духовной лирики русских поэтов «Приношение религии». В антологию были включены сочинения М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина, М. М. Хераскова, И. И. Дмитриева, Н. М. Карамзина, других авторов, а также самого М. М. Вышеславцева и В. Л. Пушкина, ирмосы которого свидетельствуют об искренности и глубине его религиозного чувства:
Молитву к Господу я пролию с слезами
И возвещу ему печаль души моей:
О Боже! пощади, не дай погибнуть ей!
Ад приближается. Я отягчен грехами. —
Носимый быстрыми волнами,
Иона воссылал мольбу к Тебе стеня;
Ты спас его — спаси меня! (142).
Стихотворений, посвященных жене и написанных после женитьбы, в общем-то нет. Как скажет позже племянник В. Л. Пушкина, «жена — свой брат». И все же в стихах о любви образ ее, как нам кажется, присутствует. В одном из стихотворений она опять появится под именем Хлои: к ней будет обращен монолог ее супруга, в котором изложена своего рода программа их семейной жизни. И эта программа столь значительна и важна для Василия Львовича, что о ней надо говорить особо. При этом речь пойдет не только о Капитолине и Хлое, но и о Лизоньке и бедной Лизе.
2. Лизонька и бедная Лиза
Видел славный я дворец
Нашей матушки царицы;
Видел я ее венец
И златые колесницы.
«Все прекрасно!» — я сказал
И в шалаш мой путь направил:
Там меня мой ангел ждал,
Там я Лизоньку оставил.
Лиза, рай всех чувств моих!
Мы не знатны, не велики;
Но в объятиях твоих
Меньше ль счастлив я владыки?
[127]
Так начиналась песня И. И. Дмитриева, впервые напечатанная в 1794 году в «Приятном и полезном препровождении времени» без имени автора. Но имя автора знали, и песни, по свидетельству издателя журнала, «многие подражали». Дорожил ею и сам сочинитель. Во всяком случае, он продолжал улучшать ее текст. И если в первом издании строка «И в шалаш мой путь направил» читалась как «И к селу мой путь направил», а в сборнике «И мои безделки» 1795 года — «И к себе мой путь направил», то уже с издания «Сочинений и переводов» И. И. Дмитриева 1803–1805 годов значился «шалаш». Конечно, так лучше. Противопоставление шалаша дворцу удалось. Богатству и знатности противопоставлена любовь в шалаше на лоне природы:
Царь один веселий час
Миллионом покупает,
А природа их для нас
Вечно даром расточает
[128].
А как замечательно заканчивает И. И. Дмитриев свою песню:
Эрмитаж мой — огород,
Скипетр — посох, а Лизета —
Моя слава, мой народ
И всего блаженства света!
[129]
И для Василия Львовича идеал семейного счастья — жизнь с любимой в скромном жилище на природе. Но не только с любимой, а еще и с друзьями. Ведь и Н. М. Карамзин писал:
Верна дружба! Ты едина
Есть блаженство на земле;
Кто тобою усладился,
Тот недаром в мире жил
[130].
И еще, конечно, — с книгами. Без книг, без чтения Василий Львович своей жизни не мыслил.
