Причины, побуждавшие Князя Кутузова к отступлению, изложены в следующем донесении его Государю, от 29 Августа. Оно было последнее, представленное Его Величеству до уступления Москвы. «Баталия 26-го числа была самая кровопролитнейшая из всех тех, которые в новейших временах известны. Место баталии нами одержано совершенно, и неприятель ретировался тогда в ту позицию, из которой пришел нас атаковать. Но чрезвычайная потеря и с нашей стороны, сделанная особливо тем, что переранены самые нужные генералы, принудила меня отступить по Московской дороге. Сегодня нахожусь я в деревне Наре и должен отступить еще потому, что ни одно из тех войск, которые ко мне для подкрепления следуют, еще не сблизились, а именно: 3 полка в Москве, сформированные под ордером Клейнмихеля, и полки формирования Князя Лобанова-Ростовского, которые приближаются к Москве».
30 Августа, когда в Петербурге праздновали отпор, данный неприятелю в Бородине, армия снялась с лагеря при Крутице и пошла к Вязьме. В следующий день продолжала она марш в Мамоново, в одном переходе от Москвы, быв все еще в твердой надежде на неминуемое, близкое сражение. В Мамонове отдан по сему поводу, 31 Августа, приказ, начинавшийся так: «Небезызвестно каждому из начальников, что армия Российская должна иметь решительное сражение под стенами Москвы». Действительно, на всем пути от Бородина до Мамонова Князь Кутузов не переставал помышлять о средствах вступить в бой. Доказательством тому служат следующие письма его к Графу Ростопчину. От 27 Августа, из Жукова, Князь Кутузов писал Графу Ростопчину: «Намерение мое состоит в том, чтобы, притянув к себе способов, сколько можно только получить, у Москвы выдержать решительную, может быть, битву. Помощи, которые требую я, различны, и потому отправляю я Полковника Князя Кудашева оныя вам представить лично и просить, чтобы все то, что может дать Москва в рассуждении войск, прибавки артиллерии, снарядов и лошадей и прочего, имеемого ожидать от верных сынов Отечества, все бы то было приобщено к армии, ожидающей сразиться с неприятелем. И к кому же надежнее могу я во всех сих нуждах обратиться, как не к известному любовью и усердием достойному предводителю древней Столицы?» От 28 Августа, из Шелковки: «Вручителя сего, Ротмистра Графа Апраксина, отправил я к вам для повторения покорной моей просьбы, о доставлении, если можно, сегодняшнего же числа, на курьерских лошадях, сколько можно более кирок и лопаток, в дополнение уже присланных в армию». От 30 Августа, из Вязьмы: «Мы приближаемся к генеральному сражению у Москвы, но мысль, что не буду иметь способов к отправлению раненых на подводах, устрашает меня. Бога ради прошу помощи скорейшей от вас». Другое от того же числа: «Отправляя нарочного с повторением прежних моих просьб, приношу еще следующую: вышлите с получения сего столько батарейных орудий, сколько есть в Московском арсенале, с ящиками и зарядами, на обывательских лошадях, с тем чтобы они как можно скорее к армии прибыли. Да, прежде просил я выслать на 500 орудий комплект зарядов, то надобно скорее выслать в то число на 200 батарейных и на 200 легких орудий снарядов». Третье, от того же числа: «Прошу вас приказать, сколь можно скорее, прислать в армию тысячу топоров и тысячу лопат, для делания засек, также выслать из Москвы всех выздоровевших, устроя их в порядок, при офицерах». Четвертое, тоже от 30 Августа: «Я нахожусь при Вязьме, но так как здесь позиций никаких нет, то отправился Генерал Беннигсен назад приискать место, где бы удобнее еще дать баталию».
Не столько нужна была позиция, как нужны были свежие войска; но они ниоткуда не приходили, а с 50 000 человек, выведенных из Бородина, как можно было решиться на сражение против 100 000, шедших с Наполеоном? Оставалось одно средство вступить в бой, а именно: высматривать, не разобщит ли Наполеон своих сил. Тогда можно было напасть на который-либо из отдельных его корпусов, но Наполеон держал войска в такой совокупности, что не было случая покуситься на частное или отдельное поражение их. Следовательно, во всех отношениях отступление от Бородина до Москвы было необходимостью. Между тем Наполеон остановился на три дня в Можайске: 1) по причине приключившейся ему простуды; 2) для отдохновения армии и приведения ее в некоторое устройство; 3) чтобы приготовиться к новому сражению, полагая, что Князь Кутузов будет упорствовать в защите Москвы, и, наконец, 4) в ожидании подвоза артиллерийских снарядов, в которых оказался недостаток, ибо в Бородине сделано было из неприятельских орудий 91 000 выстрелов
[294].
Как перед выступлением из Смоленска, так и теперь, перед движением на Москву, Наполеон обращал особенное внимание на свой путь сообщений. Он велел корпусу Жюно, оставленному в Можайске, прикрывать дорогу к Смоленску. Виктору, имевшему поручение охранять главные собщения, Наполеон писал: «Кутузов хочет воспрепятствовать нам занятие Москвы и употребить все средства выгнать нас из нее, если мы туда войдем. Потому мне должно помышлять об усилении армии в Москве, по мере того как русские войска станут получать подкрепления. Атакованный в сердце, неприятель не будет более защищаться на оконечностях. Теперь не время направо и налево, в Витебск и Минск, рассылать подкрепления, маршевые батальоны и эскадроны и людей, приходящих к вам поодиночке. Все должно быть направлено на Смоленск и оттуда, в случае нужды, идти на Москву; вы сами с вашей армией должны быть готовы следовать туда же для соединения со мной»
[295]. 30 Августа Наполеон выехал из Можайска в селение Татарки, от Можайска в 42 верстах. Здесь провел он ночь и на следующее утро велел только авангарду идти вперед, а боевым корпусам остановиться, возымев опасение: не двинулся ли Князь Кутузов против правого его крыла или не пошел ли на его сообщения? И так, через пять дней после Бородина, Наполеон потерял из вида русских. Вот обстоятельство, служащее новым доказательством расстройства неприятелей в Бородине. Оно было столь велико, что замедляло их движения и принуждало Наполеона, как говорит Князь Кутузов: «идти ощупью». Наконец, удостоверясь, что русская армия не сходила с столбовой дороги, выехал Наполеон, 31 Августа, из Татарок в Вязьму и приказал войскам продолжать наступательное, мгновенно приостановленное движение.
И Князь Кутузов опасался за свой правый фланг. Заметя слабость напора на Милорадовича и узнав, что неприятель в значительном числе показался около Рузы, Фельдмаршал подозревал, что «Наполеон, не преследуя живо нашего арьергарда, дает время войскам своим обойти его». Слова сии взяты из данного Милорадовичу повеления. Князь Кутузов писал ему: «Вам нужно сколько можно не выпускать из вида неприятеля и открывать силы его, ибо если он отдалит от себя большие силы на правый наш фланг, а вас не горячо преследуя, даст возможность быть в некотором от нас отдалении, тогда, не подвергаясь опасности, чтобы он успел прибыть на помощь, можно будет атаковать боевой его корпус и истребить. Храбрость войск арьергарда, под искусным вашим командованием, отдаляет от армии беспокойствие. Теперь, приближающимся нам к Москве, где должно быть сражение, решающее успехи кампании и участь Государства, на некоторое время неприятеля удержать должно, сколь возможно. Армия произвесть должна работы, распределить приспевающие на усиление ее войска: на все надобно время». Тогда же Князь Кутузов писал Графу Ростопчину: «По сведениям, ко мне дошедшим, неприятель 28-го числа ночевал в Рузе, а о силах его утвердительно знать невозможно; иные полагают на сей дороге целый корпус в 20 000, другие менее. Неприятель, за отделением сих войск, находится в 15 верстах передо мной, в виду моего арьергарда, и сегодняшний день не атакует. Сие может продолжить он и завтра, в том желании, чтобы армия моя оставалась здесь, а между тем, сделав форсированный марш на Звенигород и раздавив отряд Винценгероде, состоящий из 2000 кавалерии, 500 пехоты и 2 пушек, возыметь дерзкое намерение на Москву. Войска мои, несмотря на кровопролитное, бывшее 26-го числа сражение, остались в таком почтенном числе, что не только в силах противиться неприятелю, но даже ожидать и поверхности над оным. Но между тем неприятельский корпус находится ныне на Звенигородской дороге. Неужели не найдет он гроба своего от дружины Московской, когда бы осмелился посягнуть на столицу Московскую по сей дороге, куда отступить и Винценгероде?»
