То подводы, назначенные для Депо, обращались под своз раненых, то барки оказывались ненадежными и без палуб, то не было лоцманов. Время проходило в переписке разных начальств, а между тем определительно не знали: отсылать ли Депо или оставаться ему в Москве для сражения, к которому все готовились. Часть пороха и свинца была уже погружена на 8 барках, отправленных с Комиссариатскими вещами, тоже сложенными на суда. Некоторые из передовых барок остановились за слишком большим грузом. Спасти их от неприятеля не было возможности, и по приказанию Князя Кутузова они сожжены или потоплены. То, что не было положено на барки, сгорело в пожаре, расхищено неприятелем или нашими потоплено перед самым вступлением французов. Вообще потеря Московского артиллерийского ведомства состояла в 2 170 820, а Комиссариатского в 2 676 896 рублях
[315].
Также остались в Москве невывезенными 608 старинных Русских и 453 Турецких и Польских знамен и более 1000 старинных штандартов, значков, булав и других военных доспехов; почти все они сгорели. С начала войны свозили раненых в большом количестве с разных полей сражений в Москву, как в безопасное место, где они могли иметь приют и помощь. По сближении армий к Москве отправляли раненых внутрь Империи, но за всем тем накопилось их в последнее время до нашествия неприятельского 31 000
[316]. Недостаток в подводах увеличивался; ближние уезды пустели и истощались чрезвычайными разного рода нарядами. Невзирая на все усилия гражданского начальства, принуждено оно было покинуть в Москве до 10 000 раненых, из коих весьма немногие спаслись от огня, голода и свирепства неприятелей. Что касается до числа жителей, бывших в Москве при нашествии неприятеля, то с достоверностью знать его нельзя. На запрос, сделанный по сему предмету Князем Кутузовым Графу Ростопчину, последний отвечал, что 2 сентября находилось в Москве примерно до 10 000 обывателей. Большая часть их старались уходить во время занятия Москвы французами, так что в Октябре, при выступлении неприятеля, было в столице не более 3000 человек
[317]. Если не совершенно все было вывезено из Москвы, то потому, что всей Москвы нельзя было вывезть в один месяц. Когда одноглавый орел мгновенно вознесся над осиротелым Кремлем, Москва походила на безжизненный труп; однако же в ней оставались драгоценнейшие из сокровищ: церкви Божии, гробы Святителей, прах Царей.
Пленение и пожар Москвы
Наполеон у Дорогомиловской заставы. – Приготовления к торжественному вступлению в Москву. – Наполеон узнает об опустении Москвы. – Въезд его в Дорогомиловскую слободу. – Москва загорается. – Занятие Кремля. – Начало грабежа. – Въезд Наполеона в Кремль. – Пожар усиливается. – Наполеон уезжает в Петровский дворец. – Москва обращена в пепел и предана на расхищение. – Грабеж, убийства, святотатство. – Причины пожара. – Действия неприятельской следственной комиссии. – Опровержение приговора ее.
Между тем как по выезде из Москвы Князь Кутузов стоял у Коломенской заставы, Наполеон был у Дорогомиловской, где он долго, и сначала в спокойном расположении духа, ходил взад и вперед, ожидая депутатов из Москвы, с мольбою о пощаде и городскими ключами. Перед ним лежал на траве большой план Москвы. Не видя появления депутатов, Наполеон неоднократно посылал узнавать о происходившем в столице и причинах, замедлявших прибытие к нему Московских властей. Отправленные в город офицеры, большей частью Поляки, останавливали всех, кого встречали, спрашивая: «Где начальство? Где Губернатор, Комендант?» Никто не мог дать им удовлетворительного ответа. Напрасно блуждали они по бесчисленным улицам, не смея возвратиться к своему повелителю, не исполнив его воли. Наконец Наполеон приказал Государственному Секретарю Дарю ехать в Москву и сказал ему: «Приведите ко мне бояр». Легко представить себе, с каким успехом Дарю исполнил данное ему поручение отыскать бояр! Беспрерывно возрастало смущение Наполеона, избалованного пышными встречами в Европейских столицах, волнуемого памятью прежних триумфов. Шаги его становились неровны; он оглядывался в разные стороны, останавливался, снимал перчатки и надевал их, вытащил из кармана платок, мял его и ошибкою клал в другой карман
[318]. Более часа представлял он собою человека, у которого вдруг исчезает призрак, очаровывавший его, наполнявший его воображение самыми обольстительными мечтами. Обуявшее Наполеона недоумение распространилось и на окружавших его. Они стояли в молчании, ожидая развязки необыкновенного и для всех тем более неожиданного случая, что распоряжения к торжественному вступлению в Москву были сделаны еще с утра. Маршал Мортье был назначен Губернатором столицы, Генерал Дюропель Комендантом, бывший прежде в России Французским консулом, Лессепс – Интендантом, или правителем Московской губернии. Для воспрепятствования своим голодным солдатам грабить Наполеон велел двум конным бригадам протянуть цепь вдоль Москвы-реки и никого не впускать в город. Понятовский получил приказание остановиться с корпусом у Калужской заставы, Вице-Король у Пресненской и Тверской, а остальные войска, гвардия и корпуса Нея и Даву, прибыв к Дорогомиловской заставе, готовились к церемониальному маршу, чистились и одевались во всю парадную форму. Следующая прокламация была напечатана для обнародования по вступлении в Москву: «Войска Е. В. Императора и Короля (то есть Бонапарта) заняли Москву. Жителям приказывается: 1) Донесть Коменданту Дюропелю о всех находящихся у них Русских военных, раненых и здоровых; 2) В течение суток объявить об имеющихся у них казенном имуществе, хлебе и вине; 3) Представить Коменданту всякого рода оружие, огнестрельное и белое, какое у них сохранилось. Мирные жители Москвы могут быть без всякого опасения насчет своей собственности и безопасности лиц, если они свято будут сообразоваться с содержанием настоящей прокламации».
Объявление сие оставлено под спудом, по той весьма естественной причине, что не для кого было его обнародовать. Напрасны были приготовления к церемониальному параду, прокламация, ожидание Наполеона, что его встретят первенствующие чины и поднесут ему с покорностью ключи столицы. Москва не пошла к нему на поклоненье. Мюрат уже неоднократно доносил из авангарда, что он никого не встречает в городе. Наконец, по долгом искании, возвратились и посланные Наполеоном офицеры, ведя с собой несколько живших в Москве иностранцев. Депутация, долженствовавшая представлять Московские власти, состояла из десятка гувернеров и промышленников; в числе их был книгопродавец. К нему обратился Наполеон с вопросами. «Кто вы?» – «Француз, поселившийся в Москве». – «Следственно, мой подданный. Где Сенат?» – «Выехал». – «Губернатор?» – «Выехал». – «Где народ?» – «Нет его». – «Кто же здесь?» – «Никого». – «Быть не может!» – возразил Наполеон. «Клянусь вам честью», – было ему ответствовано. «Молчи», – сказал Наполеон и кончил разговор. Как на высотах Бельвиля и Монмартра с быстротою молнии разнеслась в наших рядах весть, что Париж покоряется Александру и Французы просят пощады, так во мгновение ока распространилось в неприятельской армии известие, что в Москве нет ни жителей, ни властей. Неожиданность дела поразила Французов громовым ударом. Рушились победные грезы, смолкла общая радость и обратилась в уныние, а потом в ропот, повлекший за собой ослушание, своевольство, грабеж. С негодованием выслушав приведенных к нему из Москвы иностранцев, Наполеон отвернулся от них, велел подвесть себе лошадь, скомандовал близ стоявшим войскам: «Вперед!» – и в голове конницы въехал в Москву. Миновав Новинскую часть и приблизясь к берегу Москвы-реки, он остановился на правой стороне улицы, на береговом косогоре, и сошел с лошади. В Дорогомиловской слободе, по всем проулкам, расставили караулы с пушками. Скоро в Замоскворечье, в четырех местах, показался дым, а потом поднялось пламя, предвестник того пожара, которому летописи веков не представляют подобного. Наполеон расположился на ночлег в обывательском доме, в Дорогомиловской ямской слободе, где жителей, кроме четырех дворников, никого не было.
