Найдя лишь золу и уголь вместо богатой, многолюдной, покорной ему Москвы, Наполеон осыпал Русских ругательствами, называл их в бюллетенях Татарами, Калмыками, варварами, не умеющими защищать себя иначе, как сожигая собственные дома. За ним твердили Французские писатели и журналисты о необходимости загнать Русских в Азию, очистить от них Европу. Предметом особенной злобы избрал Наполеон Графа Ростопчина; имя его, как припев, беспрестанно упоминалось в бюллетенях: «Это Ростопчин, который сжег Москву!» Все поступки Графа Ростопчина были наперекор желаний и надежд Наполеона, потому что он всеми силами способствовал к опорожнению Москвы, сохранению в ней спокойствия, возжению в сердцах народа не только ненависти, но и презрения к Наполеону. Тогда Наполеон уже сроднился с мыслью, что столицы Государств должны беспрекословно пред ним падать; он даже привык к ненависти, вообще в Европе к нему питаемой, и пренебрегал ею; но для него ново было презрение, которое Граф Ростопчин старался распространить к нему в России. Такой обиды Наполеон не простил. В отмщение выставлял он Графа Ростопчина зажигателем Москвы и в сем отношении хотел явиться невинным пред судом света. Конечно, Русские никому не уступят чести быть первыми виновниками Московского пожара: это одно из драгоценных наследий, какое наш век передаст будущим; но истинным виновником пожара и злополучия столицы останется Наполеон. Без его нашествия не сгорела бы Москва, преданная им на расхищение. Потомство спрашивает: почему Наполеон был безмолвным, равнодушным зрителем неистовств в Москве? Злодеяний нельзя отнести к остававшимся в столице Русским: число их было ничтожно в сравнении со ста тысячами неприятелей, из коих редкий не жег и не грабил. Утушить пожар, возженный Русскими, было не во власти Наполеона, потому что укрощение пламени превосходило силы человеческие, но в четыредневное пребывание свое в Петровском дворце он решительно не принял никаких мер прекратить злодейства и обуздать свою армию, продолжавшую грабить и потом, до самого того времени, когда она принуждена была со срамом бежать из Москвы. Зачем распускал он войска на грабеж, не отправил их за заставы, не запретил им всеми мерами убеждений, строгости, угроз отлучаться от знамен? Зачем преступным послаблением своевольству, буйным страстям, душегубству умножил он до бесконечности число зажигателей, разбойников, святотатцев? Так, не простым завоевателем, а убийцей показался Наполеон на стогнах Московских! На его память должны лечь кровавые явления, совершавшиеся на развалинах Москвы, и обременить его проклятием веков.
Получение императором Александром известия о падении Москвы
Молва о падении Москвы доходит до Петербурга. – Донесение Графа Ростопчина. – Отправление в Армию Князя Волконского. – Высочайший рескрипт Князю Кутузову. – Разговор Государя с Полковником Мишо. – Донесение Князя Кутузова. – Обнародование известия о падении Москвы. – Письмо Государя к Шведскому Принцу. – Слова Государя Графу Ливену. – Сбор войск на дороге между Петербургом и Москвой. – Вооружение выходцев из занятых неприятелем губерний. – Меры к опорожнению Петербурга. – Различные Правительственные распоряжения.
По оставлении Москвы весь следующий день 3 Сентября армия простояла в лагере при Панках; Милорадович, с арьергардом, при Вязовке. 4-го числа армия отступила к Боровскому перевозу, на правый берег Москвы реки; главная квартира была в Кулакове. Дорогой из Панков в Кулаково Князь Кутузов остановился в Жилине, откуда представил Государю донесение об уступлении Москвы. Прежде нежели дошел рапорт его, носилась уже по Петербургу глухая молва о печальном событии, но ей верили мало, ибо она начала оглашаться через неделю после того, как узнали в Петербурге о Бородинском сражении и с часу на час ждали известия о новой битве. Чего желаем, того и надеемся. Молва о падении Москвы распространилась в Петербурге от одного приехавшего оттуда помещика. Его задержали, как разгласителя неблагоприятных слухов, но вскоре показания его подтвердились на самом деле, и разразилось зловещее облако громовыми словами: «Москва взята!» Мертвое оцепенение последовало за сим ударом.
По окончании военного совета в Филях Князь Кутузов не донес Государю тотчас же, как следовало, о своем намерении уступить Москву без сражения. От его непостижимого, тревожного молчания несколько времени продолжалось недоумение Императора. Весь Петербург говорил, что Наполеон в Москве, а Государь не имел о том официального донесения от Главнокомандующего. Наконец Его Величество получил от Графа Ростопчина следующее письмо, которое пришло поздно, отправленное через Ярославль: «Адъютант Князя Кутузова привез мне Письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров, для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! Поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей Империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших Предков. Я последую за армией. Я все вывез: мне остается плакать об участи моего Отечества!» Письмо Графа Ростопчина не объясняло двух, самых главных обстоятельств: 1) по каким причинам Князь Кутузов не сразился под Москвой и отступил? 2) зачем он обратился на Рязань? Государь особенно беспокоился о последнем, потому что Рязанская дорога не была путем, который надлежало избрать в военном отношении. Император призвал к себе того из Генерал-Адъютантов, коего с юности своей удостаивал дружественным расположением, Князя Волконского, и сказал ему: «Не понимаю, зачем Фельдмаршал пошел на Рязанскую дорогу. Ему следовало идти на Калужскую. Тотчас поезжай к нему; узнай, что побудило его взять это направление; расспроси об армии и дальнейших намерениях его». Тут же Государь вручил ему следующий рескрипт для доставления Князю Кутузову: «Князь Михаил Илларионович: с 29 Августа не имею Я никаких донесений от вас. Между тем от 1 сентября получил я через Ярославль от Московского Главнокомандующего печальное известие, что вы решились с армией оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело сие известие, а молчание ваше усугубляет Мое удивление. Я отправляю с сим Генерал-Адъютанта Князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь несчастной решимости»
[336].
На другой день после отъезда Князя Волконского, 9 Сентября, в 9 часов вечера, прибыл в Петербург Полковник Мишо, отправленный Князем Кутузовым с давно ожиданным донесением. Он ехал на Владимир и Ярославль, посреди многих тысяч жителей, спасавшихся из Москвы и ее окрестностей. «На сем пространстве, – говорит Мишо, родом иностранец, но по чувствам русский, – все были одушевлены мыслью, что Отечество не останется без отмщения, все были исполнены беспредельной преданности к Престолу. Попеременно предавался я то горести, при виде зрелища, представлявшегося моим глазам, то радости, замечая всеобщий энтузиазм и все то, что я слышал на каждом шагу»
[337]. Мишо немедленно был представлен Государю, на Каменном Острове. По грустному виду посланного заключил Император, что привезенное им донесение было нерадостное. «Конечно, вы присланы с печальными вестями?» – были первые слова Монарха. «По несчастию, весьма печальными. Москва нами оставлена…» – «Как! – прервал Император. – Разве мы проиграли сражение, или Мою древнюю Столицу отдали без боя?» – «К сожалению, – отвечал посланник, – окрестности Москвы не представили выгодного местоположения для сражения с превосходным в числе неприятелем, а потому Главнокомандующий уверен, что он избрал спасительную меру, сохранив Вашему Величеству армию. Погибель войск не могла спасти Москвы и должна была иметь самые пагубные последствия. Теперь армия, получа все назначенные ей Вашим Величеством подкрепления, встреченные мною повсюду на дороге, где я проезжал, в состоянии будет начать наступательные действия и заставить неприятеля раскаяться, что он дерзнул проникнуть в сердце Вашей Империи!» – «Вошел ли неприятель в Москву?» – «Вошел, Государь, и в эту минуту она превращена уже в пепел; я оставил ее объятую пламенем». Слезы полились из глаз Монарха и затмили их. «Боже мой! – сказал Он. – Что за несчастия!» – «Не огорчайтесь, Государь! Ваша армия ежедневно усиливается…» Прервав слова Мишо, Император сказал: «Из всего, что с нами сбывается, Я заключаю, что Провидение требует от нас великих пожертвований, особенно от Меня. Я готов покориться воле Его, но скажите: что говорили войски, когда древнюю Столицу Мою оставили без выстрела? Не подействовало ли это на нравственность солдат? Не заметили ль вы упадка в духе?» – «Позволите ли мне, Ваше Величество говорить Вам откровенно, как солдату?» – «Я этого всегда требую, но теперь прошу, вас: не скрывайте от Меня ничего, скажите Мне чистосердечно все, что знаете». – «Государь! я должен Вам признаться, что оставил армию, от Главнокомандующего до последнего солдата, в неописанном страхе…» – «Что вы говорите? От чего происходит страх? Ужели Мои Русские сокрушены несчастием?» – «Нет, Ваше Величество, они только боятся, чтоб Вы, по доброте Вашего сердца, не заключали мира; они горят желанием сразиться и доказать Вам храбростью своей и пожертвованием жизни, сколь они Вам преданы!»
