Театр, смотры, разводы, декреты о внутреннем устройстве Франции не утоляли кипучей деятельности Наполеона, не удовлетворяли замыслам, исполнявшим его душу при вторжении в Россию. Не затем пришел он в Москву, чтобы в Кремле смотреть на комедии, слушать концерты, любоваться церемониальным маршем своей гвардии. Скука одолела его, а презрительное молчание Александра разъярило новым мщением. Он приказал отыскивать в уцелевших от пожара архивах и книгах все, относившееся до Пугачевского бунта. Этого мало. Государственный Секретарь Дарю изготовил возмутительное воззвание против нашего Правительства. Нелепость сия осталась в проекте, о существовании которого нет официальных документов, но сохранилось показание одного добросовестного Московского жителя. Он находился тогда в Москве и часто был призыван к Дарю на совещание, а потом явился к Князю Кутузову и был отправлен им в Петербург
[394]. Душевные свойства Наполеона, его намерение раздробить Россию, поступки его в Вильне, где Литву, Волынию, Подолию и Белоруссию торжественно приглашал он к отторжению от Империи, присяга, к коей старались приводить жителей в занятых неприятелем губерниях, печатное провозглашение Наполеона в Москве, призывавшее русских соединиться с ним, словом, все обстоятельства не дозволяют усомниться в справедливости показания насчет проекта сумасбродной прокламации, изобличавшей также величайшее невежество в нашей истории. Наполеону были известны манифесты Государя, воззвание Синода, печатные объявления Правительства об ополчении и вооружениях. Все сии акты, как видно из отбитых у неприятеля бумаг, были переводимы для Наполеона
[395]. Из них удостоверился он, что Император Александр подвигал на брань все силы России, физические и нравственные, хотел, чтобы война была почитаема войной за Веру, за Церковь, войной религиозной, следственно, самой губительной. Тогда злоба Наполеона против Государя дошла до исступления, и для поколебания России он прибегнул к средствам, изложенным в воззвании, которые показывают, что разум его был омрачен страстями, и вместе с тем служат доказательством, что он решительно не имел понятия о России и насчет ее был в таком же заблуждении, в каком и поныне коснеет Западная Европа.
Когда Наполеон предавался в Москве порывам бешенства против Императора Александра, а войска его разбойничали, авангард Мюрата бедствовал. Лагерь его, с 2 °Cентября по 6 Октября, стоял вдоль Чернишны, на дороге из Тарутина в Москву. По сторонам его, иногда и в тылу, вооруженные крестьяне и летучие отряды нападали на французов. Мюрат приказал наконец сопровождать фуражиров пехоте с артиллерией
[396]. Час от часу менее привозили с фуражировок. Рожь, ячмень и гречу варили сырыми, кипятя в воде до тех пор, пока зерна лопались. Тогда снимали с зерен шелуху и употребляли их в похлебки. За недостатком мельниц, офицеры и солдаты мололи руками на жерновых каменьях несушеные и непровеянные зерна и пекли из них хлеб или мякину, смешанную с соломой и шелухой. Редко удавалось фуражирам пригонять рогатый скот и овец, а потому войско принуждено было питаться конским падалищем, валявшимся по полям и в лагере. Всего более нуждались в соли и вместо ее употребляли порох, но от такого соления происходили неутолимая жажда и поносы, заставившие отказаться от пороха. Масла и сала вовсе не было; клали в пищу сальные свечи, предварительно вынимая из них светильны. Голод достиг до такой степени, что и с этой приправой находили кушанья вкусными
[397]. В дровах тоже был недостаток. Сначала топили хлевами, амбарами и омшниками соседних селений, а потом принялись ломать крестьянские домы; в ближних окрестностях осталось только малое число изб, занятых генералами и больными. Последние страдали особенно зубной болью, кашлем, поносом, рожей, следствием несварения пищи и простуды, коей подвергались люди, едва имевшие небольшое количество соломы. Стараясь согреться в холодные ночи, обкладывали себя соломой, но не находили теплоты. Заморозы становились уже столь сильны, что по утрам солома обыкновенно покрывалась ледяной корой. Тощие лошади, без корма и по ночам замундштученные, стояли возле биваков, под открытым небом, и заносились инеем.
Сообщение авангарда неприятельского с Москвой почти прекратилось. Нельзя было ездить из Винкова в Москву иначе, как в сопровождении сильного конвоя. Без того отправлявшиеся из Мюратова лагеря в столицу подвергались нападениям казаков и поселян
[398]. Таким образом, авангард Наполеона стал как будто отрезанный от главной его армии. Офицеры и солдаты, одинаково терпевшие от голода, болезней и осенней погоды, собирались вокруг бледных бивачных огней укорачивать разговорами бессонные ночи. Горевали о своем положении, судили о жребии, ожидавшем их в неизмеримом Отечестве нашем, но не колебались, однако же, в веровании в счастье и военное искусство Наполеона. Многолетние успехи его были для войск ручательством, что он выведет их из России невредимыми, торжествующими, что труды и изнурение скоро вознаградятся блистательным миром. В неприятельской армии знали о сделанных Императору Александру предложениях и посылке Лористона в Тарутино, а потому временное бездействие воюющих сторон неприятели почитали перемирием, заключенным до получения ответа из Петербурга. В скором подписании мира тем менее сомневались в войсках Мюрата, что на передовых цепях совсем не завязывали перестрелки и стояли спокойно. На наших аванпостах ежедневно разъезжал Милорадович, рисуясь на статном коне. Вдоль своей цепи то же самое делал Мюрат. Иногда, съезжаясь на близкое расстояние, они раскланивались и один другого приветствовали, но не вступали между собой в продолжительные разговоры, как писали о том в современных газетах. Мюрат несколько раз посылал уведомлять Наполеона о лишениях, претерпеваемых войсками, и опасности авангарда, стоявшего в виду Русской армии, которая могла с часа на час атаковать его. От Мюрата не могло быть и то сокрыто, что в Тарутине не помышляли о мире. Он ежедневно слышал, как производились у нас ученья с пальбою, получал беспрестанно донесения фуражиров о восстании народном. Переговорщики его, приезжавшие к Милорадовичу для осведомления о пленных или для доставления к ним писем и денег, возвращаясь к своим, говорили, что Русские в изобилии, веселы, бодры, убеждены, что война не только не близка к окончанию, но едва начинается. В самом деле, эта мысль становилась у нас все более и более общей и была одним из великих последствий оставления Москвы. Слова «Москвы нет!» пресекли разом все связи с ней и разрушили заблуждение, видевшее в ней всю Россию. Падение Москвы открыло Русским высший предмет для их усилия: оторвало их от Столицы и обратило к защите Государства.
Сколь ни были справедливы опасения Мюрата, но он не получал удовлетворительного ответа от Наполеона. Наконец отправил он к нему адъютанта, для подробного донесения о своем положении. Выслушав посланного, Наполеон отвечал: «Имея легкую конницу, можно найти продовольствие везде, и селения вокруг авангарда еще не вовсе разорены». Потом, рассматривая на карте позицию авангарда, спросил: «Что за странная мысль пришла Мюрату стать в лощине? Ему следовало расположиться на Наре». – «Он хотел стать на берегах ее, – отвечал адъютант, – но неприятель не допустил». Наполеон возразил: «Русские не будут атаковать вас; им покой нужнее, чем вам. Моя армия теперь в лучшем положении, нежели когда-либо; несколько недель стоянки принесли ей великую пользу. Скажите Неаполитанскому Королю, что завтра пришлю ему муки и приказываю непременно держаться на занятой им позиции. Он не будет атакован, но если последует на него нападение, то пусть остановится при Воронове и укрепит там дефилеи»
[399]. Разговор сей происходил 3 °Cентября, накануне того дня, когда, отчаясь получить из Петербурга ответ на мирные предложения, Наполеон начал готовиться к выступлению из Москвы.
