В тот день последние неприятели, обозы и раненые выступали из Москвы; Французы жгли понтоны, зарядные и патронные ящики, уничтожали снаряды, опорожнивали госпитали, где, однако, осталось много больных, за неимением лошадей для подъема их. В 6 часов пополудни тронулся Мортье с молодой гвардией и войсками, составлявшими Кремлевский гарнизон. Посреди них везли Винценгероде. За гвардией следовали сборные из разных депо команды и безлошадные кавалеристы. По непривычке к ходьбе, они поминутно останавливались, изрыгая ругательства. По мере того как чужеземная сволочь выбиралась из города, Русская чернь появлялась из подвалов и развалин, нападала в глухих улицах на отсталых и запоздавших неприятелей, бросая некоторых из них в реку. С наступлением мрачного вечера буйство начинало утихать, как вдруг, в полночь, темную и туманную, выстрелили из пушки и раздался необычайный грохот. Дома задрожали, разбитые стекла посыпались из окон, камни летели по воздуху, земля затряслась, удары, сильнейшие самых близких громовых, повторились один за другим, и эхо, продолжая во влажном воздухе оглушающие звуки, сливало их между собой. Небо запылало багровым заревом: Кремлевские башни и стены летели к облакам, и горел дворец, в то же время зажженный. Ужасный треск, сопровождавший взрыв части Кремлевских зданий, возвестил Москве окончание ее бедствий, бегство злодеев, лютое, бессильное мщение Наполеона за то, что не сбылись мечты его поколебать Александра. Между просвещенными народами приняты и свято соблюдаются на войне некоторые правила человеколюбия и сохранения. В пылу сражений щадят безоружного. За стыд и преступление почитается нападать на беззащитного, предаваться грабежу и разбою. Вступая в оборонявшийся город, не прикасаются до собственности частных людей, оберегают безопасность каждого. Случалось, что солдаты, раздраженные упорным сопротивлением, одержав победу, или после кровопролитного приступа, оказывали жадность к расхищению и в порыве страстей минутно проливали безвинную кровь; но никогда не бывало примеров жадности к разрушению всего, особенно же повеления, данного на то самим главным предводителем войск. Посягнув на Кремль, Наполеон запятнал имя свое посрамлением, которое не изгладится в потомстве, и в пламени Капитолия Русского Царства зажег он погребальные факелы своей славы.
Долго ждал возвращения Винценгероде отряд его, стоявший в Чашниках. Узнав о плене начальника, Полковник Бенкендорф написал к Мортье, что находящиеся у нас в плену Французские генералы будут отвечать жизнью за Винценгероде
[445]. Генерал-Майор Иловайский 4-й, остававшийся в отряде старшим, тотчас пошел к Москве и вступил в нее 11 Октября. Через пепелище, уставленное печными трубами, остовами каменных домов, обезглавленными церквами, можно было видеть от Тверского вала даже Калужские ворота. В Кремле и Китай-городе продолжались еще пожары, зажженные неприятелем. Во всех частях опозоренной Москвы господствовало совершенное безначалие. Кое-где бродили пьяные мародеры Французские, изредка стреляя в казаков и в народ, который вместе с казаками бил их или брал в плен. В большей части улиц, покрытых мертвыми телами и падалищем, царствовало гробовое молчание и не видно было ни следа живого существа, потому, что во время своего пленения жители пользовались каждым удобным случаем и уходили из Москвы, где наконец оставалось их только 3000
[446].
В течение шести недель, а особливо в последние дни жители были в ежеминутном ожидании смерти, зная о делаемых неприятелем приготовлениях к совершенному обращению Москвы в пепел. Некоторые Французские офицеры, движимые состраданием, уговаривали перед своим выходом сорокадневных узников плена Московского бежать из города, уверяя их, что по приказанию Наполеона все должно было дожигать. Многие из Москвичей исповедались и приобщились Святых Тайн в ожидании страшного часа. Увидя Русские войска, они почитали себя восставшими из мертвых и поздравляли друг друга, как в Светлое Воскресенье. При появлении казаков на погорелище Каретного ряда, первозажженного бескорыстной доблестью Русских, вышла женщина из развалин, взглянула на казаков, воскликиула: «Русские!» – и в исступлении радости, перекрестясь, поклонилась в землю. Кремль был подорван в пяти местах; дворец догорал; в подкопах лежали еще бочки с порохом, и по временам слышны были небольшие взрывы. Наполеон хотел поднять на воздух не одни стены, но и все здания Кремлевские. Второпях и мраке, Французские инженеры не успели зажечь всех подкопов; загорелось только пять мин. Губительному действию других помешал дождь. Свидетель бедствий Москвы, Тутолмин, донося Императрице Марии Феодоровне о подорвании Кремля, говорит: «Еще гораздо ужаснейших последствий надлежало ожидать, если бы не было дождя, который во всю ночь сильно шел»
[447]. Также не успели Французы зажечь некоторых казенных домов и церквей, как то было приказано Наполеоном и для чего заблаговременно наносили в них много горючих веществ
[448]. Так, например, в Новодевичьем монастыре Французы натаскали под соборную церковь 6 ящиков пороха и при выходе своем из монастыря положили на них зажженные фитили, а в церквах и кельях разбросали зажженные свечи, от которых внутренность келий начинала загораться, однако невозникавший пожар был погашен монахинями
[449]. Все ворота Кремлевские до такой степени были загромождены каменьями, что не находили возможности иначе пробраться в Кремль, как карабкаясь по грудам развалин. Любимый народный драматический писатель наш, Князь Шаховской, командовавший полком Тверского ополчения в отряде Винценгероде, первый вошел в Кремль, когда уже совсем смерклось и здания, как потухающая свеча, еще ярко вспыхивали и по временам, освещая мрачную окрестность, показывали чудесное спасение храмов Божиих, вокруг которых все, и даже прикосновенные к ним строения, сгорело или догорало. Огромная пристройка Патриарха Филарета к Ивану Великому, оторванная взрывом, обрушилась подле него и лежала при его подножии, а он, мимо которого два века протекли с благоговением, стоял так же величественно, как будто только что воздвигнутый Годуновым, будто насмехаясь над бесплодной яростью Европейских варваров XIX века.
Из Кремлевских храмов один Спас на Бору, древнейший из всех храмов Московских, был заметан опламененными выбросками горевшего над ним дворца, и внешние двери Благовещенского Собора зауглились. Все посвященное Богу не истребилось огнем, а только осквернилось святотатством рук человеческих. В Кремле церкви были сплошь ободраны от самых куполов до низа. В алтарь Казанского Собора была втащена мертвая лошадь. В Архангельском Соборе грязнилось вытекшее из разбитых бочек вино, валялась рухлядь, выкинутая из дворцов и Оружейной Палаты, между прочим две обнаженные чучелы, представлявшие старинных латников. Большая часть прочих Соборов, монастырей и церквей были превращены в гвардейские казармы.
Чудесным покровом Божиим пребыли мощи Святых невредимы
[450]. В Успенском Соборе нигде не оставалось ни лоскутка серебра, кроме одного уголка, как будто для того, чтобы находившаяся там серебряная резьба могла впоследствии, при возобновлении храма, послужить образцом. В сем Соборе уцелели еще серебряная рака Св. Митрополита Ионы и при ней серебряный подсвечник. От раки была только содрана на четверть аршина верхняя личинка; мощи же Святителя остались невредимы в раке. Мощи Св. Филиппа найдены на помосте храма, но были невредимы, как в день успения Угодника Божия. Подле них лежала Французская сабля. Рака Св. Митрополита Петра, дотоле закрытая, была разломана, что и подало случай оставить мощи открытыми. Дощатые надгробия Всероссийских Архипастырей были обнажены, но из них только одно порублено, а именно Патриарха Гермогена. Сие святотатство падает на Поляков, помещавшихся вместе с уланами Наполеона в Успенском Соборе. То же буйство, которое за 200 перед тем лет подняло руку Ляхов на Гермогена, благословлявшего восстание Русской земли против ее губителей, посрамилось теперь их храброзаньем и местью над утлыми досками, прикрывающими гроб Святителя. Вокруг стен Успенского Собора стояли горны, в коих Французы плавили ободранные ими оклады с образов и похищенные в храмах металлы; количество их было записано мелом на Царском месте: «325 пудов серебра и 18 пудов золота». Вместо огромного серебряного паникадила, пожертвованного некогда боярином Морозовым, спускались со свода большие весы. Ободранные иконы были разбросаны по полу, и между ними расставлены, как будто в посмеяние, трофеи рыцарские из Оружейной Палаты: панцири, щиты и шлемы. В Чудове монастыре, где жил Маршал Даву, рака Св. Алексея, вместе с мощами, была нашими вынесена и спрятана в ближний Благовещенский придел. Из Архангельского Собора мощи Св. Царевича Димитрия были также вынесены Русским благочестием и сохранены в Вознесенском монастыре. К особенным знамениям Божия милосердия принадлежит уцеление на Спасских воротах образа в золотой ризе. Находясь посреди пламени, со всех сторон охватившего Кремль, не только образ остался неприкосновенным от огня, но даже самый железный навес над иконой, деревянная рама и шнур, державший фонарь перед образом, сохранились в совершенной целости. По вступлении наших в Москву тотчас затеплили фонарь. Еще чудеснее было уцеление на Никольских воротах образа, висевшей перед ним на тонкой цепочке лампады и стекла на киоте его, хотя взлетевшим на воздух арсеналом разрушило верх самых ворот почти вплоть до образа. В церкви Иоанна Предтечи, что в Казенной, иконы Смоленской Божией Матери и Преподобного Сергия не сгорели во время пожара, несмотря на то что за киотом, в котором поставлена Смоленская икона, найдены головни. Подобных чудесных случаев в разных церквах было много.
