Среди бедствий нашествия, общего потрясения Империи и жестоких превратностей судьбы Александр был лучезарным светилом, которое все грело и оживляло. Его слова, деяния, ознаменованные печатью крепости несокрушимой, служили указанием всему Государству в том, что должно было делать, и ручательством того, что не зазвенеть на России оковам рабства. Всегда, даже во время самого неблагоприятного для нас оборота войны, выражаемая Александром уверенность в успех и неодолимость России была для всех залогом, что за черными тучами, налегшими на небосклон нашего Отечества, кроется ясный день. По духу благочестия, исполнявшему Императора Александра, Отечественная война от начала до конца носила на себе со стороны России печать христианского смирения, покорности Промыслу Всевышнего. Во всех Манифестах, приказах, объявлениях от Правительства призывали помощь Божию. В чистейшем умилении пред блюстителем вселенной, одному Богу отнес Александр победы. Россия безмолвствовала пред величием смирения Самодержца, но втайне повторяла провозглашаемое ныне торжественно, что земная слава избавления Отечества есть достояние Александра. Ему венец, ему восторг современников и благословения потомства!
Великодушной решимости Монарха отвечали боелюбивое, богатырское войско и благочестивый народ. Ни в одном сражении не мог Наполеон сдвинуть с места нашей главной армии. Она отступала по воле начальства, а не вследствие поражений или принуждения к отступлению неприятелем. Свидетельство в сражениях при Смоленске, Бородине, Малоярославце. Русские отходили назад, но с самосознанием непобедимости, сокрушаясь только о том, зачем не возобновляют боя. Все чины, от Генерала до солдата, все роды войск соревновали друг пред другом в подвигах мужества, перенесении трудов, безотчетном исполнении обязанностей воинских; все одного хотели: спасения и славы России. Жизнь была последним условием. Сердце каждого билось священным трепетом за Государственную независимость.
Неизменная верность народа выдержала кровавый опыт беспримерных ужасов нашествия. Общим возгласом было: «Господи! спаси любезное Отечество, защити православного Государя, спаси народ Русский!» При мысли, что все гибнет, все грозит Отечеству срамом, не было боязни частной, выгод и опасений личных. Везде в коренной России находил Наполеон пепел и опустение; куда ни обращал он взор, всюду видел огненные столпы, восходившие к небу; всюду сверкали за пожарами топоры, рогатины, вилы ополченного народа, ковались копья, острились на поражение врагов серпы и косы. Оставляя жен и детей, все становились на стражу Отечества, на брань с двадцатью народами. Никто не поник перед Наполеоном челом просительным, не подклонил выи под чуждое ярмо. Везде вокруг Наполеона было гробовое молчание пустыни, озаренной пожарными заревами. Гнездясь в Кремле, с адской усмешкой высчитывал Наполеон раны, нанесенные им России, и изыскивал место, где мог бы еще вернее поразить ее: но куда ни устремился бы он из Москвы, везде ждали его явления, подобные тем, какие нашел он в губерниях Смоленской и Московской, везде тонули бы его войска в огненном потопе, гибли бы под ударами разъяренного народа, горевшего чувством кровавой мести.
В полном смысле слова Отечественная война была войной народной, и так называл ее Князь Кутузов. Призванные Манифестом 6 Июля к общему вооружению, все сословия, все возрасты приняли в ней самое пламенное участие. Целые губернии ополчились против неприятеля; другие были готовы со всем народонаселением идти поголовно. Каждый Русский был вкладчиком в священном деле, каждый дружно становился грудью против врага или помыслом переносился к тому времени, когда будет его очередь стать за церковь и Царя, мужался гласом совести, молитвою Веры, призывом Отечества. Одни жертвовали достоянием; другие собственной жизнью, жизнью детей; каждый был или хотел быть полезен, кто делом, кто советом. Страшились не пожертвований, но того, чтобы не упустить каких-либо пожертвований. Жизнь и имущество Русских людей принадлежали не расчетам, но Отечеству. Что оставалось России среди грозного нашествия? Вера, преданность к Царю, самосознание собственной силы. С сими средствами она совершила подвиг великий. Но, не будем хвалиться, мы только исполнили долг наш. В ту эпоху опасностей и надежд, отчаяния и уверенности в успехе, эпоху всех душевных волнений, ни прежде, ни после нам не известных, нигде не оказывалось сомнения, противоречий: в одно общее чувство любви к Государственной чести сливалось все, что в душах Русских таится пылкого, горячего, возвышенного; чувство сие выкипало из сердец само собою, и Русские отстояли Отечество собственными силами, без малейшей чужеземной помощи. Невзирая на чрезвычайные пожертвования народа и происшедшее оттого затруднение в оборотах Государственного казначейства, Александр не обращался к Иностраныым Дворам с просьбой о денежных вспоможениях и требовал от них – только оружия. Отправляя Своего Посла в Лондон, в то время когда враги занимали Москву, Государь сказал ему: «Требую от Англии только амуниции и оружия, потому что усилия, сделанные Россией, истощили наши арсеналы. Только такого пособия хочу Я, пока мне надобно защищать Русскую землю. Когда при помощи Божией изгоню неприятеля за наши пределы, Я не остановлюсь на том, и тогда уговоримся мы с Англией о помощи более значительной, какой потребую Я от нее, для избавления Европы от ига».
Благословляя Россию Монархом, не усомнившимся в ее спасении, Провидение сохраняло ей и полководца, поспешника спасения. Князь Кутузов был равно силен превосходством своих умственных способностей, многолетним опытом и общей к нему доверенностью России, признававшей его с давних лет самым искусным и прозорливым государственным мужем в войне и мире, самым любезным собеседником блистательнейших обществ. В неоднократное предводительствование армиями, в полномочных посольствах в царствования Екатерины II и Павла I, во всех случаях своей деятельной жизни доказывал он глубокое знание людей и искусство всеми родами очарования владычествовать над сердцами. Когда громады Наполеона стояли на Висле, за месяц до перехода через Неман, Князь Кутузов успел склонить Турков к миру, уже по себе блистательному, а в тогдашних обстоятельствах столь важному, что его назвали в Манифесте: «Миром Богодарованным». Такова была первая в 1812 году заслуга Кутузова. Сам Наполеон, незадолго до нашествия, указывал на него, как на предводителя Русских армий. Министр Иностранных дел Наполеона, уезжая в Апреле из Парижа в Дрезден, спросил нашего Посла: «Кому, в случае войны, поручат у вас предводительство? – и присовокупил: – Мы думаем, что Император Александр будет находиться лично при войсках, имея при себе Кутузова»
[648].
С той самой минуты, когда Императору Александру благоугодно было назначить Кутузова Главнокомандующим всеми армиями, смолкли пересуды и недоумения, все слилось в одну мысль: доверенность к любимому вождю. И в народе и в войсках вновь пробудилось убеждение, с которым Русские сроднились со времен Петра, что никто в мире одолеть их не может. Это было обновлением Русского духа. Узнав о приезде Кутузова в армию, Наполеон остановил быстрое стремление своих полчищ, пошел медленно, ощупью, стал готовиться к бою. И загремел бой на берегах Колочи. При Бородине была первая встреча Наполеона с Кутузовым, встреча, какой летописи не представляют подобной. Львиная храбрость Русских и распоряжения Кутузова не дали восторжествовать Наполеону, хотя он превосходил нас с лишком 50 000 человек. После разгрома Бородинского Кутузов должен был уступить многолюдству врагов. Жертвуя Москвой, принял он на себя все несчастия и скорби ее жителей, недоумение войск, опасение Отечества, тяжкие развалины первопрестольной столицы. При страшном зареве пожара Московского, спокойный духом, он произнес слова, вторившиеся во всей России: «Потеря Столицы не есть потеря Отечества», и тогда же изобразил Государю краткими чертами ход будущих своих действий, замыслы обдуманные, которые потом все сбылись. Движением с Рязанской дороги на Калужскую, он приобрел все выгоды, какие извлекает полководец, ставший на настоящем пути действий и имеющий возможность пересекать и угрожать путь сообщений и отступления своего противника. В Тарутине, в неимоверно краткое время, Кутузов привел в самое стройное положение армию, утомленную тысячеверстным отступлением и кровавыми сражениями, вручил народу оружие, осадил Наполеона в Москве и, не внемля никаким настояниям, не искал преждевременных встреч с неприятелем, но извлекал все выгоды из нового рода войны. Когда, грозным молчанием Александра выведенный из очарования, завоеватель отчаялся заключить мир и обратился вспять, Кутузов угадал намерения Наполеона, ниспроверг замыслы его, заградил от него уцелевший край, принудил его отступать по голодной дороге, а сам пошел наперерез его путей, продолжая широкое, боковое движение, совершенное вокруг Москвы, нанося неприятелям беспрестанные поражения, лишившие их уверенности в свои силы и приведшие их в такое нравственное и телесное расстройство, что, не видя спасения, Наполеон бросил издыхавшее в страшных мучениях войско и ускакал на почтовых, подобно Великому Визирю, за полтора года перед тем принужденному Кутузовым покинуть армию на жертву голода и ночью плыть в челноке по Дунаю. Не слепой случай руководствовал Кутузова: его удары были верны, гибельны для неприятеля, не тяжки для Русской армии. Россия следовала мысленно за каждым шагом Кутузова, сперва с надеждами, потом с благодарностью, наконец, с удивлением и всегда с мольбами, именуя его своим избавителем. Мало осталось чертогов и хижин в Империи, которые не украсились изображением его. Со всех концов Государства обращались в Петербург и Москву, прося о доставлении его портретов. Не знали меры признательности; придумывали средства изъявить ему благодарность. Калужане хотели просить Государя о дозволении поминать на ектениях имя его после Императорской Фамилии. «Оставьте это, – отвечал им Фельдмаршал, – усердная служба наша к Отечеству не дает нам права желать почестей, равных с теми, какие издревле предоставлены одной только Фамилии наших Государей».
