Мюрат, с 15 000 конницы и одной дивизией пехоты, стал обходить Неверовского, особенно с левого фланга. Харьковские драгуны пошли в атаку, но были опрокинуты. Наша батарея осталась без прикрытия. Французы ударили на нее и захватили 5 пушек; остальные ушли по Смоленской дороге: доказательство, что неприятельская кавалерия не совсем была хороша, ибо исправная конница не дозволила бы спастить батарейным орудиям. Казаки тоже не выдержали атаки. Итак, Неверовский с самого начала сражения остался без артиллерии и конницы, с одной пехотой. Французская пехота подходила атаковать с фронта, конница неслась на наши фланги. Неверовский, уже успевший соединиться с вышедшим из Красного батальоном 49-го егерского полка, свернул батальоны в каре и сказал им: «Ребята! Помните же, чему вас учили; поступайте так, и никакая кавалерия не победит вас: не торопитесь в пальбе, стреляйте метко во фронт неприятеля, третья шеренга передавай ружья не суетясь, и никто не смей начинать без моей команды!» Приказание было выполнено с точностью; неприятель, с двух сторон мчавшийся и уже опрокинувший драгунов и казаков, изрубивший половину артиллеристов и прикрытие их, подпущен на ближайший ружейный выстрел. Неподвижное, как будто окаменелое каре, не внимая происходившему вокруг него бурному смятению гонимых и быстро преследующих, стояло безмолвно, стройно, как стена. Загремело начальническое: «Тревога!» Барабаны подхватили; батальонный прицельный огонь показался круглой дробью, и вмиг французские всадники и их лошади устлали землю. Один полковник, с несколькими удальцами, в вихре боя домчался до угла каре и пал на штыках; линии же атакующих быстро повернули назад и ускакали в беспорядке, с большой потерей. У нас ударили отбой пальбе. «Видите, ребята, – сказал Неверовский в восторге, – как легко исполняющей свою обязанность пехоте побеждать кавалерию; благодарю вас и поздравляю!» Единодушное, беспрерывное «ура!» и «рады стараться» раздавались ему в ответ на взаимное поздравление.
Отбив нападение, Неверовский начал отступать. Неприятель удвоил кавалерийские атаки с тыла и флангов. Неверовский, идя в кареях и заслоняясь деревьями, которыми обсажена дорога, отбивался удачно. Мюрат предложил ему сдаться, но получил отказ. Неприятель находился так близко, что мог переговаривать с нашими солдатами и вызывал их положить оружие. Солдаты Полтавского полка закричали: «Умрем, а не сдадимся!» На 5-й версте отступления был самый большой натиск; но деревья и рвы препятствовали французам врезаться в наши колонны. Стойкость пехоты уничтожала пылкость нападений. Мюрат беспрестанно вводил свежие войска в дело, и все они были отбиты. Наши, без различия полков, смешались наконец в одну колонну; тесно сплотясь, отступая, отстреливаясь и отражая атаки. Так отошли еще 7 верст! В одном месте, где прекращались березы и рвы на дороге, обнесенная плетнем деревня едва не расстроила отступление. Неприятель захватывал тыл колонны и шел вместе с ней, Неверовский приближался уже к речке, и когда был за версту от нее, то из двух орудий, посланных вперед, открыли огонь. Неприятели вообразили, что тут ожидало Русских сильное подкрепление, очистили тыл, и наши благополучно переправились за речку, где держались до вечера. Мюрат уже не атаковал, а только бросил в нас несколько ядер. Дав вздохнуть войскам, Неверовский отошел ночью до оврага, в 6 верстах от Смоленска.
К стыду французов, при 15 000 кавалерии и одной дивизии пехоты была у них одна только батарея. Если бы они имели более артиллерии, Неверовский бы погиб. Немного также чести и их кавалерии: громада ее, какая была у Мюрата, в сорок атак не могла истребить нашей пехоты. Рассматривая ближе Наполеонову армию, безусловно везде и у нас превозносимую, видим, что генералы его не были так распорядительны, как уверяют, а кавалерия не заслуживала похвал, ей воздаваемых. Истинное преимущество французов в походе 1812 года состояло в непомерном числе сил. Сам Наполеон был весьма недоволен распоряжениями своих генералов под Красным. «Я ожидал, – сказал он, – всей дивизии русских, а не 7 отбитых у них орудий». Князь Багратион, тогда лучший судья военных подвигов, сам находившийся некогда под Голлабрюном в таком же положении, как Неверовский под Красным, говорит в донесении Государю: «Нельзя довольно похвалить храбрости и твердости, с какой дивизия, совершенно новая, дралась против чрезмерно превосходных сил неприятельских. Можно даже сказать, что примера такой храбрости ни в какой армии показать нельзя»
[205]. Французы приписали безуспешность действий Мюрата двум обстоятельствам: 1) что их конные артиллерийские роты, по причине волнистого местоположения, не могли поспевать вовремя; 2) что Мюрат не выждал для нападения всей кавалерии, но посылал в атаку полки по мере того, как они подходили. Впрочем, сами неприятели оценили по заслугам подвиг Неверовского. Один из них пишет: «Красненское дело являет достопамятный пример превосходства хорошо выученной и хорошо предводимой пехоты над конницей»
[206]. Другой, секретарь Наполеона: «Самая блистательная храбрость наших солдат истощается; ударяя в густую колонну, они рубят ее, но не могут сломить»
[207]. Третий восклицает: «Неверовский отступал как лев!»
[208]
Канонада, происходившая при нападении на Неверовского, слышна была на правом берегу Днепра, по которому 2-я армия тянулась из Смоленска к Нарве. Позади всех шел Раевский. Ему назначено было выступить из Смоленска последнему, за гренадерской дивизией Принца Карла Мекленбургского, замедлившею выступлением три часа. Остановка сия воспрепятствовала Раевскому двинуться ранее 7 часов вечера и принесла величайшую пользу, потому что Раевскому вскоре предстояло другое назначение, совсем в противную против Нарвы сторону. Едва прошел он несколько верст, как ехавший мимо него адъютант объявил, что он послан от Неверовского, с рапортом к Князю Багратиону, о напоре неприятеля в больших силах на 27-ю дивизию. Так объяснилась причина слышанной канонады. Прошедший 12 верст, Раевский остановился для роздыха. Ночь наступила глубокая и бурная. Вскоре пришло к нему повеление от Князя Багратиона не трогаться с того места, где оно застанет его, и ожидать другого приказания, которое немедленно было прислано. В нем предписывалось Раевскому возвратиться и идти через Смоленск к Красному, на помощь Неверовскому. Раевский велел Паскевичу взять 8 батальонов, составить авангард и поспешать вперед, если можно даже до Красного, а сам, приказав людям быть готовым к выступлению, просил Князя Багратиона дать в его распоряжение 2-ю кирасирскую дивизию, стоявшую недалеко от него. Полагая встретить французов в открытых местах, между Смоленском и Красным, он думал, что кирасиры будут ему нужны. Также требовал он разрешения, в случае встречи с превосходным в силах неприятелем и необходимости отступления: защищаться ли в Смоленске или, перейдя реку, препятствовать неприятельской переправе через нее? В первом случае Раевский надеялся иметь более вероятности остановить французов, но подвергал истреблению как город, так и войска; во втором он предавал город неприятелю, но спасал целость корпуса и мог защищать переправу через Днепр. На рапорт свой не получил Раевский ответа, а между тем ночью продолжал движение к Смоленску. Паскевич вел авангард и, предугадывая, что надобно будет сражаться под Смоленском, осмотрел стены и местоположение города, проходя через него на рассвете, 3 Августа. В 6 верстах встретил он Неверовского, узнал от него подробности происходившего накануне дела и объявил ему волю Раевского присоединиться к корпусу с 27-й дивизией, потому что Паскевичу велено было командовать всем авангардом, который стал за оврагом, в 6 верстах впереди Смоленска. Раевский вступил в Смоленск вскоре после Паскевича. Проходя через город, навестил он находившегося там Беннигсена, который сказал ему: «Ваше положение чрезвычайно затруднительно; вы идете на верную погибель. Советую вам, по крайней мере, не переправлять артиллерии за Днепр». «Такой робкий совет, – замечает Раевский в своих записках, – не соответствовал моему положению, почти отчаянному. Надобно было истощить все средства. Я чувствовал, что дело шло не о потере нескольких пушек, но о спасении армии – может быть, России
[209]. Осмотрев местоположение Смоленска, Раевский расположился в 3 верстах позади Паскевича, в намерении ожидать 27-й дивизии, которая скоро пришла, покрытая потом трудов и кровью чести. Неверовский предавался совершеннейшему отчаянию. Он думал только о понесенных потерях, забывая, что его отступление было не поражение, но торжество, судя по несоразмерности сил его с силами Мюрата. Воздавая должные похвалы мужеству Неверовского, надобно почтить признательным воспоминанием и подчиненных его. Из шести находившихся с ним пехотных полков было только два старых; остальные четыре, перед войной сформированные, до тех пор никогда не находились в огне.
