— За что ж судить? Вот, к примеру, я. Прилетел в Москву, генерала привез, а мой самолет вот он. Зачем, спрашивается, сюда затащили?
— Ты сурьезно?
— А то нет! Вот он, мой самолет.
— Отыди! Стой, кто идет! Часовой неумело перехватывает винтовку на изготовку.
— Эх ты! Дядя… Надо было раньше спрашивать, кто идет.
— Стой, говорю!
— А я не бегу. Что же дальше?
— Надо бы дежурного позвать али разводящего, — рассуждает пожилой солдат. — Тебя-то задержать положено.
— Ну и задерживай, раз положено.
— А пост на кого кинуть? Опять не положено… Вот закавыка! Как же быть, а, лейтенант?
— Соображай сам. На то ты и солдат. А я пошел.
— Стой! Стой! Стрелять буду!
— Стреляй.
— Стрелял бы, да отделенный спросит, куда патрон извел. Еще на губу угодишь… Эх, свалился ты на мою голову!.. Иди-ка отседа с глаз долой!
У дежурного по аэродрому выясняются некоторые неприятные для меня подробности:
— Были случаи самовольных прилетов в Москву. Отсюда и приказ вышел — тщательно проверять и регистрировать всех прибывающих, а кто без разрешения…
— Но я-то прибыл по заданию члена Военного совета!
— Рад верить, но где ваше полетное задание?
— Бумажонка? Кто этим занимается на фронте? Или прикажете у генерала брать письменное подтверждение его приказа?
— Прежде всего здесь не фронт. Без документов в Москве…
— Бюрократия!
— Спокойно, лейтенант! Не мы с вами издаем приказы.
— Так вот мое удостоверение. Проверяйте! И позвольте мне улететь на своем самолете! Надеюсь, в удостоверении не написано, что я немецкий шпион!
— В столицу стремятся и шпионы. Война далеко не окончена.
— Так я не в столицу стремлюсь. Как раз наоборот, на фронт! В штаб своей же армии! Это-то хоть вам понятно?
Дежурный отворачивается. Все мои доводы на него не производят впечатления. Ну как еще с ним говорить? Что делать? И вдруг появляется шальная мысль — уведу-ка я самолет!.. А на месте со своими легче разобраться. Тут же меняю тон:
— Послушайте, товарищ дежурный. Я согласен с вашими порядками. Проверяйте, регистрируйте, докладывайте командованию. Пусть они решают сами, как нам быть. Но мы с вами будем в ответе, если заржавеет мотор. Уже месяц его не прогоняли, — вру я, не краснея. — Надо бы отгонять двигатель, а?
— Техники! — кричит дежурный, — Кто свободен, с лейтенантом на стоянку, опробовать двигатель!..
Ура! Кажется, мой план сбудется! Я неторопливо, сдерживая волнение, направляюсь к выходу.
— Чемоданчик-то можно оставить, лейтенант, — говорит вслед дежурный. — Кстати, что в нем?
Помимо своей воли, отвечаю хриплым шепотом:
— На, возьми. Только осторожно — заминирован!
— Пожалуйста, откройте.
Щелкаю замками, отбрасываю крышку и вываливаю все содержимое на стол перед дежурным:
— Любуйся!
Дежурный неторопливо укладывает в чемодан сначала фуражки, потом новенькие погоны, папиросы и берется за мой старый кожаный шлем. Мне этот шлем очень дорог. Нет, это не такое уж уникальное творчество безымянного меховщика — обыкновенный стандартный шлем летчика ВВС. И мех на нем кое-где уже вытерся, и греет-то он не очень, но все равно я не сменяю его даже на самый лучший, на самый модный!..
Я протягиваю руку, беру шлем и сую его в карман.
— Оставь! — предупреждает дежурный.
В сердцах швыряю шлем на стол и шагаю к выходу.
Ревет двигатель на полных оборотах, на средних, на малых. Техник пробует его на всех режимах. Сбавляет газ и высовывает голову из кабины:
— Хорош! — кричит он. — Выключаем?
— Погоди! Проверю еще сам!..
— Проверяй, командир, да пойдем, — произносит техник.
— Хорошо, сейчас.
Я прыгаю на крыло, с крыла перебираюсь в кабину, бросаю взгляд на приборы, затем на летное поле. Самолеты, кругом самолеты — по сторонам, впереди… Но другого выхода нет! Даю полный газ, и самолет рывком трогается с места. Что-то крича, бежит техник, часовой стаскивает с плеча винтовку. Отворачиваю от бегущих навстречу самолетов, ныряю под провода высоковольтной линии, и вот я уже в воздухе. До Малоярославца иду на бреющем. Моя полетная карта осталась у дежурного вместе со всеми вещами, оказавшимися в чемодане. Теперь вся надежда на зрительную память. Свистит в ушах ветер, голову стягивает стальными обручами холода. Моя новенькая фуражка лежит на полу кабины и равнодушно поблескивает лакированным козырьком, а ветер треплет и рвет волосы…
В вечерних сумерках приземляюсь на площадке возле штаба армии и тут же спешу к Виноградову. Еще не успев отогреться, докладываю ему о перипетиях сегодняшнего дня. Генерал улыбнулся:
— Значит, вместо самолета чемоданчик в залог оставил?
— Шлем там. — Я тру обмороженные уши. — Фуражки ребятам в подарок вез, погоны…
— Сколько фуражек-то?
— Четыре.
— Завтра получишь со склада. И погоны тоже. А сейчас — чай с коньяком и спать! Раз уж прибыл — завтра полетишь в полк.
Здравствуй, родной город!
Штурм Гомеля начнется с рассветом. Об этом мне сказали досужие штабники. Вечером полк уйдет на обработку переднего края обороны противника, а к утру нанесет удар по ближним тылам и дорогам, чтобы помешать отступлению немцев. А у меня отпуск на сутки. Нет, это не отдых — я должен войти в Гомель за штурмующими войсками. Там мой старый дед, мой отчим, названые сестры. Мне дорого в этом городе все: улицы, дома, старинный парк над Сожем, школьные друзья и память о них… И воздух над Гомелем, и каждый клочок земли. А особенно тот, под сенью густого вяза, за кладбищенской часовней, где покоится моя мама. Мама, мама! Слишком рано ушла ты из жизни, и никогда уже мне не суждено прижаться губами к твоим теплым рукам, заглянуть в бездонную синеву глаз. Мама, милая мама!..
Командир полка дал мне свой «Виллис». Штурм начнется на рассвете, и я должен успеть.
Бежит, прыгает на ухабах по разбитой воронками дороге верткий «Виллис», зарывается колесами в широкие колеи, оставленные танковыми траками. Скупые пучки затененных фар выхватывают ядовитый блеск луж, подернутых фиолетовой пленкой мазута, изумрудные пятна кустарников, коричневые глыбы развороченной земли. Я тороплю шофера, но нашего Мыколу вряд ли кто в состоянии расшевелить. Машину он бережет и гнать не буде т. И уже бесполезно смотреть на часы: штурм начался час назад…
— Эх! Молоко тебе только возить, Мыкола!
— А шо! Возыв. Ось послухайтэ. Колысь у нашим колгоспи…
