Взвивается зеленая ракета — сигнал к вылету, и самолеты один за другим уходят в ночное небо, за линию фронта, к злополучному мосту.
Для выполнения основной части плана Нетужилову и Семаго надо снизиться до предельно малой высоты и пройти точно над полотном дороги. Тогда бомбы, связанные тросом, запутаются в фермах, и общий взрыв разрушит мост.
Самолет на малой высоте подходит к цели. Нетужилов включает бортовые огни:
— Готов, Володя?
— Готов!
Самолет выходит на боевой курс.
Наверное, фашистские зенитчики озадачены необычным видом самолета, идущего на мост с зажженными огнями. На секунду стихает огонь, но тут же обрушивается с новой силой. Теперь зенитки ведут огонь по ясно видимой цели, по самолету, обозначившему себя бортовыми огнями.
А мост горбатится, выгибается навстречу. Опадают водяные столбы разрывов, и вроде бы слабеет огонь противника. Это друзья-однополчане, поняв маневр Нетужилова и Семаго, прикрывают их своим огнем. Голубые пунктиры пулеметных трасс и яркие полосы реактивных снарядов исчерчивают небо в сторону зенитных батарей.
За хвостом самолета глухо ухают разрывы бомб. Взрывная волна догоняет самолет, и он подпрыгивает на ее упругом теле. Вновь сатанеют фашистские батареи. И вдруг страшная боль в ноге сдавливает сердце, затрудняет дыхание летчика.
Глаза затягиваются багровым туманом…
— Бери управление, Володя, — едва выдавливает короткую фразу Нетужилов. — Бери…
В землянке КП врач полка разрезает пропитанные кровью обрывки комбинезона. Нетужилов, сдерживая стон, скрипит зубами:
— Скажи, доктор, буду летать?
Врач не отвечает. Он пытается наложить жгут, пытается остановить кровотечение.
— Не молчи. Скажи… буду?
— Мужайся, Коля. Боюсь, что придется ампутировать.
Нетужилов закрывает глаза. Молчит в «санитарке», которая прыгает по выбоинам полевой дороги. Молчит и в госпитале.
И еще долго болит раздробленное снарядом колено, болит простреленная ступня… Если эта боль приходит во сне, Нетужилову кажется, что ампутации не было, что нога еще поболит немного и перестанет и тогда он пойдет на аэродром и будет летать… Но он уже не летал…. Без ног не летают.
Уже ближе к концу войны, в случайном разговоре о прошлых боях, Володя Семаго поделился этим тайным способом бомбардировки вражеских объектов. И удивительно, что тогда же эта авантюрная идея пришла в голову мне и штурману Николаю Ждановскому, а мой преданный Ландин где-то добывал куски стального троса и не раз крепил им две «сотки», подвешенные под фюзеляжем нашего самолета, впереди было еще ох как много мостов!..
На КП настойчиво пищат зуммеры полевых телефонов:
— «Венера», я «Ястреб»! — вызывает Тося штаб дивизии. — Товарищ гвардии подполковник, «Венера» слушает!
— «Венера»? Товарищ тридцать первый? Докладывает «Ястреб-Один». Цель накрыта! Нет, имена их неизвестны. Так точно. Все на базе. Тяжело ранен лейтенант Нетужилов. Есть! Хорошо. Передам. Служу Советскому Союзу!..
Командир осторожно, будто очень хрупкую вещь, кладет трубку на стол рядом с Тосей и легким движением пальцев касается ее волос:
— Вот так, дочка… Война. И спрячь слезы! Еще многие не дойдут до Победы. Нелегок к ней путь. Запомни, Тося, нелегок!..
Командир поворачивается к летчикам:
— Товарищи! За уничтожение моста командир дивизии всем объявляет благодарность. Сегодня утром войска Белорусского фронта переходят в наступление. Приказано ударить по переднему краю противника, проложить путь пехоте. По самолетам, друзья!..
Эта безвестная деревушка на берегу Днепра, приютившая полк на длинном пути войны, сохранилась в памяти навсегда. В Щитне могила Бориса. Вот уже много лет я собираюсь приехать в Щитню каким-либо погожим майским днем и не решаюсь. Нет, я не страшусь встречи с прошлым, я просто боюсь… Боюсь, что все покажется не таким, как это отпечаталось в памяти. Уже не раз было так, что, навестив какой-либо город или деревушку, что оказались на нашей тяжелой военной дороге, я не находил там ничего прежнего, знакомого, близкого…
Понимаю, что жизнь не стоит на месте, она изменяется. Меняется и лицо нашей страны. Возникают новые города, обновляются старые, и однажды знакомая с детства улица становится вдруг чужой. И в сердце откладывается какая-то горечь. Уж так устроен человек, что все прошлое ему всегда особо дорого. Не случайно он вспоминает свое прошлое с любовью. Может, это оттого, что с возрастом люди становятся сентиментальными. А может, люди дорожат своим прошлым потому, что оно связывает их, живых, с теми, кого уже нет. Так или иначе, но я никак не решусь посетить белорусскую деревушку Щитня, где похоронен мой друг Борис Обещенко. Ту самую Щитню, которая увековечена нашей памятью в немудреной песенке, сочиненной нашими полковыми поэтами Иваном Шамаевым и Николаем Кисляковым на музыку Володи Мехонцева и Николая Ширяева. Песенку, которую под звон гитары любили спеть Тося с Борисом:
На самой топкой местности
Забыта в неизвестности,
Стоит Щитня на берегу Днепра,
И там в лесу на просеке
Стоят друг к другу носиком
Старенькие скромные ПО-2.
Там полк стоял Меняева,
Джангирова, Гаврилова,
Семенова, Поветкина,
Кильшток.
Кричал на старте Бекишев:
Давай скорей выруливай!
А Гуторов давал нам ветерок.
Взлетишь ты в ночку темную,
Весеннюю, безлунную,
Идешь по огонькам к передовой…
Там ждут тебя зенитчики,
Там ждут тебя прожекторы,
А «мессеры» гуляют над тобой!..
«Фоккер» в хвосте
Не прошло и месяца со дня гибели Бориса, а мне кажется, что все уже забыли о нем и его место кем-то занято. Так оно и есть: уже другой летчик сидит на месте Бориса за общим столом и спит на его койке. А у меня в сердце все та же пустота. Друга заменить невозможно… Наверное, поэтому я чересчур пристрастно наблюдаю за Тосей. Ее улыбки мне кажутся слишком радостными, а взгляды, брошенные на летчиков, слишком многозначительными, обещающими.
Я потерял друга, потерял человека, которому мог доверить все: и пустую болтовню, и серьезные размышления о жизни.
Тося потеряла любовь. Не большее ли это чувство, чем дружба? Наверное, Борис доверял ей то, о чем не решался сказать даже мне. И все же дружба выше любви! Я в этом уверен. Рано или поздно Тося утешится, найдет замену. А я? Кто заменит мне старого друга, с которым пройдены сотни километров военных дорог и разделена не одна опасность? Уж мне-то нечего ждать: ушедший из жизни не возвращается. Но и жизнь не прекращается со смертью друзей, ни в коем случае не прекращается. Место мертвых в строю занимают живые. А в сердце?.. И все же не слишком ли много я хочу от Тоси? Да и вправе ли кто требовать от нее верности мертвому? Тем не менее я продолжаю смотреть на Тосю осуждающе. Едкая горечь утраты ржавчиной разъедает душу, точит мозг, не дает забыться. Нужна какая-то отдушина, надо встряхнуться, взять себя в руки, но здесь все напоминает о Борисе. Через несколько дней узнаю, что Тося уже служит в другом полку. Значит, не выдержала. Значит, ей было невмоготу. А куда попроситься мне? Да и можно ли уйти от самого себя? Нет, так дальше нельзя, надо немного расслабиться, а не то можно просто сойти с ума.
