Представляла себе давно, под полусказочные рассказы деда, под его строгие наказания, что для неготового это пуще самой смерти будет — верная погибель незрелой душе.
— Беречься, детонька, надо того, что не к своему часу приходит.
И твердил все о какой-то ладье, что миллионы лет пересекает земной небосвод, о рождении молодого солнца, о громадных весах и странных сердцах, что перышка легче.
Да только знала она, что нет таких сердец, и весов громадных никто не видывал, да и мастера такого на свете не сыскать, чтобы соорудить мог. Хоть и ребенком еще была, а соображала, что недоговаривает чего-то дед, делиться не хочет.
— Почему он? — Она топнула ножкой и оттолкнула растерянную мать. — Врете вы все, дедушка меня звал. Меня!
Собравшиеся родственники начали раздраженно цыкать. Мать охала, схватившись за грудь, отдувала покрывшийся испариной покатый лоб. Русая прядь выбилась из затянутого резинкой хвоста и липла к разрумяненной щеке. День выдался жарким, словно само солнце прильнуло поближе к земле, дабы не пропустить знаменательный час, когда завязывается новый узел бесконечной жизни, как говаривал сам дед.
Ее, правда, бесконечность жизни мало волновала. И что за узел такой, она понимала смутно и разобраться не старалась. Дедовы причуды, что взять, старик, — объяснение это она подхватила от взрослых, и его вполне хватало на все странности доживающего свой век человека.
А дед частенько при виде любимой внучки твердил:
— Да не прервется твое имя, да будут у тебя дети!
— Да какие дети, деда? — восклицала она. — Ну их, фу ты… Зачем они? Возись с ними, пеленки стирай. Вон как тетя.
Дед вздыхал и горестно так глядел на внучку. Долго молчал, погрузившись в свои странные старческие думки, а потом заговаривал о городе Вечности и полях Заката. А однажды твердо так, с прозрачной, как родниковая вода, ясностью в глазах заявил, что последнее лето он пребывает в этом мире и готовится ему уже новое жилище там, в его городе.
Вот и сбылось. Чувствовала она, что настал тот час, а ее — любимую внучку — не пускают. Дом прогрелся. Крымское лето в самом соку, раскаленный воздух заполнил деревянное жилище. Все родственники ютились в комнатке, ловили платками непослушные струйки пота и как завороженные смотрели на белую дощатую дверь. А за стенами стройно возвышались кипарисы, шумело море, и мятущийся ветер широкой рукой трепал против шерсти вздыбленные, словно кошачьи хребты, горы.
Через некоторое время томительного ожидания белая дверь приоткрылась. Молодой широкоплечий мужчина вышел, понурив голову. Его голубые глаза переливались перламутровым блеском, но сквозь веющий от них холод пробивались еле сдерживаемые слезы утраты.
Она осмотрела его с ног до головы, презрительно скривила детские розовые губки и хотела уже было демонстративно отвернуться, но тут заметила, что он нарочно прячет правую руку в кармане — так и прошел от одной двери до другой, не вынимая. А на пороге вдруг обернулся и посмотрел на нее. Левой рукой потрепал за волосы на макушке и растерянно произнес:
— Эх, малявка, вот и все… Жаль, брата так и не нашли.
Дед лежал на спине, спокойно сложив на груди старческие, с узловатыми пальцами, руки. Она тихонько подошла и внимательно рассматривала его умиротворенную, уже опустелую оболочку — каждую складочку, заострившийся нос, провалившиеся глазницы. На груди у него покоилась плоская глиняная фигурка навозного жука, слегка прижатая остывшей ладонью. Она вытащила ее и стала крутить в руках. На оборотной стороне амулета, прямо на животе жука, была выцарапана какая-то надпись на непонятном языке. Она хмыкнула и вернула фигурку на место.
Если бы в этот момент дед очнулся, то непременно бы пояснил, как он обычно делал это, разглядывая вместе с ней в толстых книгах причудливые картинки с загадочными символами. Он бы посмотрел на нее теплым взглядом с капелькой надежды и поучительным тоном проговорил бы обескровленными губами:
— Да не прервется твое имя, да будут у тебя дети!
А она бы фыркнула в ответ, сморщив нос, и перелистнула страницу.
13 глава
Красноярск. Наше время
Плыви по течению
Порою нас захватывает водоворот событий, накрывает волной с головой так, что совсем нет сил вынырнуть, оглядеться, хватить ртом новую порцию воздуха. А нас несет и несет куда-то в непроглядную синюю даль, холодную и пугающую. Эта даль — неизвестность. И как бы мы ни барахтались в пучине обстоятельств, неизвестность настигает нас вновь и вновь. Она всегда маячит впереди, куда бы ни свернули мы в попытках убежать. И частенько бывает, что ко дну идут как раз те, кто истово борется с неизбежным. Камнем избитые, вымотанные и истощенные идут ко дну. А вот если бы расслабились они, поддались волне и поплыли по течению навстречу той самой неизвестности…
Герман, впрочем, никогда с судьбой не боролся. Плыл по течению, и это течение вполне устраивало его. И темпом, и гладкими поворотами — все шло по ровному руслу устаканенной, лишенной волнений и штормов реке жизни. Но теперь… Он словно попал в устье, где его мелководная и спокойная речка впадает в бурный горный поток. И вот уже не видно берегов, привычные пейзажи остались позади, а ко дну идти не хочется.
…Герман крутил в руках визитную карточку. На гладкой мелованной бумаге пестрел разноцветный геометрический рисунок. Квадраты, ромбы перетекали один в другой, отчего в глазах рябило, и картинка оживала — в карнавальном буйстве выплясывали разноцветные узоры зажигательную румбу. А в самой сердцевине, словно в кружке хоровода, на белом фоне золочеными буквами красовалось: «Светлана Иоанниди». Ниже в столбик шел перечень всевозможных телефонов и факсов. Ни должности, ни названия фирмы — ничего.
Всем своим креативным дизайном карточка кричала не о деловом подходе и трудовых буднях, не о каких-то продажах, а рекламировала человека. Когда у тебя в руках такая бумажка, то хочется позвонить и услышать именно ту самую Светлану. Может, это и правильно. Любой бизнес толкают люди. Только вот Герман ничего в этом не понимал, хоть и занимался экономикой всю сознательную жизнь. Но, как он сам порою говорил своим студентам, экономистов учат считать чужие деньги, а не делать свои. А вот где учат успешных предпринимателей, он не знал. Нет, безусловно, он видел зазывающую рекламу самых различных тренингов по достижению успеха. «Прокачай себя», «Десять мантр на успех в бизнесе» и прочая чепуха сыпалась в ящик электронной почты каждый день. Но выдающихся бизнесменов больше не становилось. Повального обогащения народных масс тоже не наблюдалось. Герман всегда полагал, что эта предпринимательская жилка подобна дару, с которым нужно родиться. А уж если не дано, то не дано… Художниками тоже не все могут стать. А из тех, кто стал, не все Малевичи и Рембрандты. И ничего с этим не поделать, как ни крути. И никакие тренинги тут не помогут.
«Иоанниди, — задумался Герман, — Иоанниди, гречанка, что ли? Может быть, может быть… Вполне похожа на гречанку». Ему сразу вспомнились тяжелые, иссиня-черные волосы новой знакомой. Он мысленно залюбовался их радужными переливами на весеннем солнце, отчего миниатюрная женская головка смотрелась глянцевой маслиной. Герману даже показалось, что он почувствовал запах горячего греческого лета, хотя никогда не бывал ни в Греции, ни где-то еще за пределами Сибири. Но Константин частенько привозил им с Мариной гостинцы: оливковое масло, мыло и прочие радости. Кстати… Константин ведь имел греческие корни. Насколько знал Герман, предки Константина были выходцами из Крыма. Что ж, наверное, со «своими» дела вести куда надежнее.
