В ожидании заказа Светлана достала ежедневник и посмотрела записи на ближайшую неделю. «Так… среда занята, еще в банк надо смотаться, а в четверг бухгалтерша приходит, надо ее проконтролировать, а то снова кучу не учтет всего. Так-так, ага, в пятницу вот есть окошко — можно записаться на маникюр». Она быстрым движением достала мобильник и тут же набрала номер: «Алло! Катя? Мне Катю, пожалуйста. Катя? Это Светлана, запиши меня на пятницу, часика на три. Маникюр, да… С покрытием, конечно. Да. Как нет? Только в восемь? Нет, ну это поздно. Передвинь кого-нибудь. Я никак не могу позже. Нет-нет, в субботу меня не устраивает! Да. В пятницу на три. Ну все, пока!»
С Константином она сотрудничала давно — хорошая зарплата, работа непыльная, интересная, каждый раз новый проект. Начинала как ассистент, доросла до финансового директора и практически стала партнером, только без вклада в капитал. Но даже не это главное. Было кое-что у Константина такое, чего больше ни у кого не найдешь. Нет, не харизма. Хотя и харизмы в нем было предостаточно. Но кое-что, позволявшее ему разглядеть выгоду в самых неожиданных местах, увидеть потенциал в самых обыкновенных людях. Правда, такие, как Светлана, на восхищение не способны. Единственной путеводной звездой для них могут быть они сами. И Светлана без тени сомнений считала, что стоит приложить немного усилий, и это «кое-что» будет в ее руках.
Вот только Герман отличался от всех потенциальных талантов, которых находил Константин. Почему-то именно его напористый Константин никак не мог привлечь к сотрудничеству. Именно его Константин уговаривал, ждал и постоянно твердил: «Когда Герман созреет, начнется реальная работа». Что значит «реальная работа», Светлана не понимала. Словно до этого они в игрушки играли. После встречи с Германом она почувствовала, что просто так упускать его нельзя. Совсем нельзя. И дело тут даже не в его волшебной квалификации…
Допив латте со сладким карамельным сиропом, Светлана поспешила в любимый магазинчик. К фантику нужно подойти со всей серьезностью и щепетильностью. Мишень сложная — голыми руками не взять. Может оказаться и так, что желаемая добыча не любит сладкое. Но и это не беда! Начинка-то бывает и горькой, и с перчинкой, а если сильно надо, то и с градусом повыше. Узнать предпочтения — не проблема. Вишня с коньяком? Пожалуйста! Абсент? Что ж, и абсент. Только разверни фантик…
15 глава
Певец тьмы
Весь день Герман слонялся по городу, находил любой предлог — лишь бы не идти домой. Ему казалось, что все тело пропиталось холодом, дорожной пылью и слилось с городским пейзажем. Он словно часть этих серых улиц, призрак, потерявший покой.
Город смотрел сквозь него черными глазами-окнами, за каждым из которых кто-то проживал свой день. Одна только мысль, что для кого-то время не остановилось и жизнь бьет ключом, удивляла Германа. Все люди для него превратились в пустые оболочки, они ходили на бутафорских ногах, садились в бутафорские автобусы и уезжали куда-то делать свои бутафорские, придуманные дела. Весь окружающий Германа мир словно оделся в бессмысленный наряд дизайнера-сюрреалиста.
Вернувшись в свою квартиру, он осматривал стены: «Тюрьма… это клетка, из которой я никуда не смогу убежать. Я возвращаюсь сюда, потому что мне некуда больше податься. Будто хожу по кругу… Свобода, только мнимая. Мы все обманываемся. Нет никакой свободы. Каждый из нас привязан к своему стойлу… Как безвольная скотина».
Герман упал на диван. Сухой ветошью, бревном, из которого ушла вся влага, выжатым до последней капли — в нем даже мысли обессилели. И только закрыть глаза — единственное, что он мог.
В полудреме он покачивался на волнах. Они пульсировали под ним плавно-текучим ритмом, мерно перетекая внутрь и наполняя все тело. Тыдык — тыдык — тыдык. И вот один ритм подхватил другой. Словно эхом стало откликаться в тиши, удар за ударом: «Тыдык-дык-дык». Чье-то сердце стучалось совсем рядом. Герман хотел открыть глаза, но веки отяжелели. Тело не слушалось и мертвым грузом лежало на диване. Существовало только сознание, только сознание бодрствовало в этот час.
Вот послышалось чье-то дыхание — отчетливо, совсем рядом. Вдох-выдох, вдох-выдох. Герман почувствовал движение воздуха в такт. Шаги, снова удары сердца… И лицо — ввалившиеся, тусклые глаза, обескровленные губы, на которых еще остался вкус терпкого черного кофе. Герман узнал программиста. Тот сидел за компьютером в окружении разбросанных и запыленных бумаг. Темно-русая голова удрученно склонялась над клавиатурой, угловатые плечи бросали неровную тень на стену.
Их дыхания сливаются. Сердца бьются в унисон. Герман ощущает отчаяние, безысходность на грани безумия. Программист сжимает голову ладонями. Боль в висках.
— Кто здесь? — Программист оборачивается и осматривает комнату уставшими глазами.
Герман молчит и смотрит пристально.
— Кто здесь? — уже тише, почти шепотом повторяет программист.
«Неужели он меня чувствует? — промелькнуло в сознании Германа. — Не может быть. Этого просто не может быть».
— Не может быть, — медленно повторил программист и уставил бессмысленный взгляд в монитор.
Герман ощутил прилив той самой силы, которая растекается по его пальцам от кончиков до локтей, потом выше, по всему телу. Снова хор голосов затянул музыку. И в этом хоре Герман различал нотки, которые предназначались не ему, а подавленному программисту — знания снова всплыли сейчас из ниоткуда и рвались к этому пареньку.
Перед глазами Германа поплыла лента символов. Он где-то видел что-то похожее, но вот где? Строчка за строчкой символы плыли, и Герман интуитивно направил их в сторону дыхания, в такт сердцебиению, которое пульсировало у него в груди.
Программист замер, поднял глаза вверх, потом схватился за карандаш и что-то быстро стал записывать.
— Не может быть! — выкрикнул программист, соскочил со стула и сделал круг по комнате.
Герман ощущал себя певцом, певцом тьмы… Он словно прятался, как тать, и нашептывал бедному пареньку сам не зная что. Все мысли, все чувства передавались Герману по какой-то невидимой ниточке. И чем больше символов уходили к программисту, тем натянутее становилась ниточка, тем сильнее отдавало болью в груди Германа от сердцебиения несчастного парня. Удары становились сильнее. Герман чувствовал, как у программиста перехватывает дыхание. Воздуха не хватает. Голова… кружится голова, все размывается перед глазами. И Герман сжал кулак — оборвал ниточку, не выдержал накала.
Вскочил с дивана, запыхавшись. Холодный пот выступил на лбу. Германа била дрожь, зубы стучали. Он озирался вокруг — снова его комната, знакомые стены. Чужого дыхания уже не слышно, только собственное сердце заходится в груди.
Герман вспомнил, как раньше неумолимый шепот сводил с ума, как не отпускали эти чужие слова под диктовку, как витали в воздухе чьи-то мысли. И вот теперь он по другую сторону, перешагнул черту и сам стал воплощением своего кошмара.
Пальцы нащупали перстень. Герман попытался стянуть его, но тот сидел плотно и не поддавался усилиям. Камень — словно глубокий и мутный омут, подсвеченный изнутри. В полной темноте он светился неестественным, словно отблеском потустороннего, инородного или иномирного, света. Света ли?
