— Ты все сидишь у своего компа? — недовольно пропищала Люська, распахивая дверь.
— Я работаю, ты же знаешь, — буркнул Сергей.
— Сколько можно работать? Ты же не на работе. Давай хоть в кино сходим. Мы с тобой когда в последний раз в кафешке сидели, хоть помнишь?
— Да недавно совсем, на той неделе.
— Почти полторы недели прошло уже! — воскликнула девушка. — Совсем одичал. Я так не могу больше.
— Ну сходи с подругами.
— Все подруги разъехались на выходные со своими парнями, — с явной ноткой обиды высказала Люська, — только я тут кукую в городе. Одна.
— Люся, ну не начинай. Чего ты хочешь?
— В кино хочу! В магазин — там как раз распродажи сумочек…
— Ясно-ясно. — Сергей потер пальцами лоб, еще раз посмотрел на свои записи, откинул их на стол и сказал: — Пойдем в твой магазин, купишь себе сумочку.
Люська повисла у него на плече, одаривая любимого сладким ароматом парфюма от Dior.
17 глава
Казенный дом
— Алло! Герман? Куда ты пропал? Дозвониться невозможно, дома не бываешь.
Герман приложил трубку к уху и слушал. Говорить не хотелось, объяснять что-либо — просто нет сил. «Не надо было отвечать, — подумалось ему, — но прятаться еще хуже — все равно что вечный беглец, чувствуешь себя преступником».
— Срочные дела, — скупо ответил Герман.
— Почему ты не позвонил? — не унимался обеспокоенный женский голос. — Я узнаю все от чужих людей. Такой кошмар, а до тебя не достучаться!
— Я не мог… не знал, как вам сказать, Анна Борисовна.
— Боже мой, боже мой! — вздохнул голос по ту сторону трубки. — Ты хоть был у нее?
— Нет.
— Ну как же так?
— Анна Борисовна, я понимаю, что это ваша дочь, и вы переживаете, но не просите меня… Это выше моих сил.
— Что выше твоих сил? Навестить в больнице жену?
Пальцы Германа с силой сжали пластиковый корпус. Он с трудом преодолел желание швырнуть об стену телефон. Снова под ложечкой зацарапались слова не в меру общительного соседа, его сальные «поймите меня правильно», пошлые намеки. Да еще эти унизительные вопросы опера об отношениях Марины с родным дядей.
— Анна Борисовна, вы знаете, где ее нашли?
Голос в трубке молчал.
— А я кое-что выяснил. У меня язык не повернется пересказать… Меня обманывали! Цинично, бессовестно.
— Послушай, Герман, ты сейчас еще не можешь трезво мыслить…
— Да могу я трезво мыслить! Все понятно! — закричал Герман.
— На прощание с Константином придешь? — осевшим, словно приглушенным голосом спросила теща.
— Нет.
— Герман, — с укором, с ноткой осуждения произнесла она.
— Их в одной постели нашли! С родным дядей, — не выдержал он, — слышите! Я не святой, чтобы… — Гнев пульсировал в висках, ударял до звона в ушах — гулкого, затяжного. И только мысль о том, что он и так слишком много выпалил этой и без того убитой горем женщине, заставила его замолчать.
— Ну… ты все равно навести ее, я тебя прошу. Все-таки не чужой человек… Она сейчас в ужасном состоянии.
— Анна Борисовна!
— Я тебя очень прошу.
— Хорошо, я подумаю. Мне пора.
— Постой, Герман, нам надо с тобой…
— До свидания, Анна Борисовна!
Герман отключил телефон. Он будто не мог отдышаться после долгого забега. Сердце колотилось, словно наковальней ударяя в груди, и волна била в виски, захлестывая сознание.
Он силился оборвать, спалить все мосты и не думать, не думать. Каждая мысль о Марине приносила новую порцию мучений. Увидеть ее, чтобы вновь ощутить всю горечь предательства? И, не дай бог, вспомнить о любви…
Герман стоял перед входом в старое, каменное, одетое в голубую штукатурку здание с синей табличкой: «Главное Управление Следственного Комитета РФ по Красноярскому краю».
В руках он теребил сероватый лист, который ему всучил молодой следователь. Герман с трудом мог вспомнить его лицо, а фамилию и подавно. Благо в повестке указано, к кому и в какой кабинет. Только вот переступить порог казенного помещения оказалось трудно…
Словно на стыке двух эпох: совдеповский линолеум и покрашенные стены мирно уживались с электронным турникетом на проходной. Рядом глухая каморка с маленьким окошком. Казалось, воздух здесь остался еще с былых времен, нетронутый благами научно-технического прогресса — не подслащенный ароматизаторами и натуральными освежителями, спертый, канцелярский, одним словом — казенный.
— Вам к кому? — прогремела каморка.
Герман оторопел. Разговаривать с безликой будкой ему не доводилось. Через маленькое окошко, в которое пролезет от силы ладонь, рассмотреть собеседника невозможно. Кто скрывается за этими стенами? Щуплый старик или громила робот-полицейский? А вот сам гость, наоборот, весь на виду.
— Да вот. — И Герман протянул бумажку.
— Паспорт! — потребовала будка.
Каморка затянула в себя паспорт через маленькое окошко, что-то зашуршало внутри. Герману стало не по себе от подобного общения.
— Вызывайте, телефон слева, — раздалось из глубин, и каморка выплюнула паспорт обратно Герману в руки.
Герман послушно плелся за вышедшим к нему навстречу следователем по запутанным узким коридорам еще дореволюционного здания. Мелькали грязно-коричневые двери с однотипными табличками. Наконец, они остановились возле одной, с номером «107».
Следователь открыл ключом дверь и жестом пригласил Германа внутрь.
Он вошел в комнатку, настолько тесную, что по сравнению с ней методкабинет в университете показался хоромами. И оттого еще более удивительным было видеть, как в этот малюсенький клочок квадратных метров смогли вместиться два рабочих стола, стеллажи, заваленные папками и бумагами, два сейфа — по одному на каждое место, и при этом еще нашлось пространство для стульев, по всей видимости — посетителям. Следователь зашел за один из столов, что по левую руку от двери, и уселся на кресло. Герману же предложил стул напротив. Второй стол пустовал, но не в том смысле, что был девственно чист, — просто хозяин его, наверно, пропадал на срочном выезде. Сам же горемычный и не первой свежести предмет офисной мебели был плотно уставлен стопками бумаг, газет и скоросшивателей.
— Так, что там у вас? Повестка? А, да-да, — проговорил молодой человек, рассматривая бумажку, которую Герман протянул ему, сам не зная зачем, — Герман Петрович, здравствуйте-здравствуйте!
Следователь повернулся к стопке папок, которая возвышалась на столе и не рухнула до сих пор только потому, что опиралась на стену — будто ползущая по ней башня, тянулась к потолку, прирастая каждый день по папочке да по бумажке. Гришин пробежался пальцами по корешкам скоросшивателей, остановился на темно-фиолетовой папке, ухватил ее и ловко вытянул из чудом устоявшей конструкции.
