Не успел с языка Германа слететь новый вопрос, как Константин исчез. Перед Германом стояло пустое кресло, словно и не было никого. Он прошел, поставил чашку на стол и посмотрел в папку. Кинжал заложен между протоколами, точно так, как оставил его Константин. Кресло повернуто ко входу, но гость испарился.
«Что это значит? — думал Герман. — Как я могу быть скарабеем?» Ответ Константина еще больше запутал.
Герман открыл содержимое папки на том месте, где заложил незваный гость. Это оказался протокол матери Олега, который Герман еще не читал.
Пробежавшись глазами по тексту, Герман дошел до места, где мать описывает новую знакомую своего сына. Судя по всему, Олег был очень влюблен. Со слов матери, эта женщина намного старше студента и по внешним признакам хорошо обеспечена, всегда дорого одета, каждый раз с новой сумочкой, водила его по клубам да ресторанам.
«Неспроста Константин обратил внимание на этот протокол. Он говорил, что мальчик не должен был умереть… И не хотел. Это ужаснее всего. Значит, его действительно убили. Но кто? Неужели Константин намекает, что это могла быть новая подружка?»
Герман еще раз перечитал протокол: «хорошо обеспечена, старше него, красивая и ухоженная, подвозила на машине…»
«Так, на красной машине», — еще раз прочитал Герман и закрыл папку.
«Все без толку, — промчалась мысль. — Все равно что искать иголку в стоге сена. Столько девиц подходят под это описание… Да и с чего я взял, что Константин будет мне что-то подсказывать? Ведь это я… Нет. Я не мог. Аааа, черт его знает, что за чертовщина!»
37 глава
«Знание приумножает скорбь», или безумство юного программиста
Бумаги хаотично валялись на столе, покрывали пыльным слоем кровать, выступали, словно снежная берлога, горой над подушкой. Лампа роняла желтый электрический свет на стол, за которым сидел молодой человек. Волосы у него были всклокочены, сальным блеском переливались при тусклом освещении, а не первой свежести пижама свисала складками с острых плеч, застегнутая на попавшиеся случайным образом пуговицы.
Губы Сергея шевелились. Он будто вел оживленную беседу с каким-то невидимым собеседником. Задавал вопросы и слышал адресованные только ему ответы. Его глаза то оживали, вспыхивали непонятным огонечком, то снова потухали и обращались внутрь себя, полностью теряя связь с реальным миром.
— Серя! Серя…
Сергей обернулся. Прислушался.
— Мам?
Вскочил с места, опрокинув с грохотом стул, и помчался в комнату матери.
Там, в темноте, пустовала уже остывшая постель, на которой, также нетронутое с прошлой ночи, комом лежало одеяло. Казалось, еще виднеется продавленная сухим тельцем вмятина на матраце, тут же стояли тапочки — одна к другой, как всегда оставляла их мама.
Сергей осознал, что мать еще вчера увезли на «Скорой», и поплелся назад. Ему мерещилось, что за спиной раздается сдавленное дыхание. Он порывался снова вернуться к материнской кровати, но тут же приходил в себя.
Мир погрузился в глубокую ночь, утонул в тишине под усыпанным звездами одеялом. Сергей на часы не смотрел. Он потерял ощущение времени. Продолжал строчить и что-то записывать на обрывках бумаг. Все листы вдоль и поперек были испещрены прыгающими и неровными строчками. Он приписывал на полях, в уголках — черкал и тут же забывал.
— Сережа, — снова послышался голос.
Он замер, сердце колотилось в груди, сокращаясь так, словно забивает гвозди в грудь. И они вонзаются все глубже и глубже, буравят острием живую плоть.
— Сынок, — снова раздался тяжелый хрип.
Сергей схватился за голову, помчался в спальню к матери и стал крушить все, что попадалось под руку. С треском разорвал подушку, и пространство наполнилось воздушными перьями и пухом, который залепил глаза, попал в нос, рот. Сергей начал плеваться, откашливаться. Рухнул на пол, сгреб под себя материнское одеяло и зарыдал.
Сколько он пролежал так, в позе эмбриона, свернувшись и подмяв под себя пух, не помнил. Казалось, вместе со слезами из души вытекли все эмоции, чувства. Наконец-то благостное спокойствие и умиротворение посетило его. Или попросту пустота — словно кислотой разъело всю душу.
Герман уже с раннего утра сидел в офисе и готовился к видеоконференции. От заказчика должны выйти на связь юристы, утрясти условия договора, график проведения работ. Нужно было обсудить некоторые моменты с Сергеем, но он задерживался, на звонки не отвечал.
Настенька суетилась, оказывала Герману Петровичу всячески свое внимание, пыталась дознаться, куда же пропал руководитель проекта, когда он так нужен. Лицо ее выражало беспокойство — не каждый день в их скромном офисе проводилась видеоконференция с московским заказчиком. А ей придется тоже попадать в поле зрения, ведь начальники захотят кофе или чай.
Девушка приводила в порядок буфет. Свои белокурые кудряшки она забрала в строгий пучок и дополнила деловой образ черным платьем по фигуре.
Шумно хлопнув дверью, в офис завалился Сергей. Настенька застыла с кружкой в руках, не в силах вымолвить ни слова. Молодой человек казался пьяным, на ногах стоял нетвердо, синяки под глазами и мертвенная бледность выказывали болезненное состояние. Но специфического для такого вида запаха не ощущалось. Дело было не в спиртном. Герман вышел поздороваться, но еще до того, как успел протянуть руку, его взгляд упал на ноги программиста. Тот пришел в домашних тапочках на босу ногу. Под короткой курткой висела, словно на вешалке, пижама. Пуговицы рубашки были застегнуты криво, ворот перекосился.
Герман не понимал, что случилось, но в мозгу крутилась только одна мысль: «В таком виде его показывать нельзя».
Сергей, шатаясь, прошел до своего стола, кинул на кресло куртку и полуосознанным взглядом осмотрел офис. Встретившись глазами с Германом, он удивленно подскочил на месте, притопнул и воскликнул:
— Опа! И вы тут?
Сергей раскинул руки для объятий и накинулся на Германа, словно не видел его тысячу лет.
Настенька все так же стояла у буфета и боялась показываться странному программисту на глаза. Украдкой заглядывала в большой кабинет и охала.
— Сергей, что с вами? — спросил Герман, освободившись из крепких объятий молодого человека.
— Ничего, — довольно протянул Сергей. — Все отлично, все просто замечательно! Вы слышите, птички щебечут, весна, тепло-то как…
И он вздохнул, в мечтательном виде закатив глаза. Снова окинул глазами кабинет и пустился в пляс.
— Э-э-эх, хорошо! — Запрыгнул на стол, смел ногами все содержимое, которое с шумом полетело на пол. Настенька испуганно ойкнула в коридоре. А Сергей отстукивал что-то наподобие чечетки по столу. Но поскольку подошва тапочек оказалось мягкой, то звонкой трели не получалось. — А в Израиле, наверно, тепло… Там жара, вообще жара! Хотя я не знаю, я там не был. Э-э-эхх, мне бы в небо, мне бы в небо-о-о-о, — затянул Сергей, — здесь я был, а там я не-е-е был…
[4]
