— Новенький пострадал. Олух! Высунулся — вся физиономия разбита, без сознания, — доложили подбежавшие помощники.
— Вот черт! — выругался старший. — Так и знал, что с ним одни проблемы будут.
Не приходящего в себя новенького спустили со скалы и передали бригаде «Скорой помощи», снабдив документами выпускника московского университета, паспортом, с фотографии которого смотрел молодой человек с грустными глазами и орлиным носом.
— Да уж, лицо ему долго собирать придется, — сочувствующе покачала головой медсестра в приемном отделении.
47 глава
Москва. Наше время
Тихий приют для загнанного зверя
— Бэри симку, эй! Любая оператор, бэз паспорта, — зазывал низенький паренек в кепке. Чернявый и, по всей вероятности, мог бы признать в Германе земляка, покажи он ему свой новый паспорт.
Герман взял у него и симку, и старенький кнопочный аппарат, который служил исключительно по прямому назначению. Но, впрочем, сообщения тоже умел передавать. Германа вполне устраивало. Тем более что со всеми хитростями современных смартфонов он так и не подружился. А сенсорный дисплей порой выводил из себя, особенно когда не слушался замерзших на морозе пальцев. Приобрести такой его уговорила Марина, которая легко принимала всяческие новинки.
— Вот это ватсапп, смотри, — и Марина ткнула своим пальчиком на зеленую иконку с надписью «WhatsApp», — мы можем переписываться с тобой сколько влезет, пока руки не отвалятся, хоть до кровавых мозолей. И не надо разоряться на эсэмэсках.
Герману нравилось, когда она возилась с ним, как с малым ребенком, хотя сама была намного младше. Возможно, сказывалась ранняя потеря матери и неудовлетворенная потребность ощущать себя под крылышком. Но Марина и сама была не против. Было в ней что-то зрелое. Она куда более казалась ему приспособленной к жизни, нежели он сам. Про таких говорят: «Родилась со старой душой». Марина чувствовала жизнь, но тем не менее это не помешало ей заблудиться.
«Где же сейчас Марина?»
Герман сунул в карман серого пальто угловатый, словно кирпичик, мобильный и поплелся за вереницей выходящих в город людей.
— Простите… Извините… А не подскажете? — терялся его нетвердый голос в толпе.
Возможно, кричащие и неестественно угольные брови отпугивали прохожих, которые старались сделать озадаченный вид и как можно незаметнее прошмыгнуть мимо.
— Ой, не знаю, — замотала головой испуганная женщина и крепче прижала к себе потертую сумочку.
«Домодедово» показался Герману сумасшедшим, неупорядоченным. Как и вся эта задумка. На кой черт сдался ему этот Суздаль? Неужели нельзя спрятаться где-нибудь в сибирской глубинке? Почему-то эта мысль всплыла только сейчас, во время хаотичного бега в поисках нужных указателей. Да, Герман понимал, что совсем не приспособлен к жизни. Из рук одной женщины он передал бразды правления над своей жизнью в руки другой. Так легче. Так проще. Мир научных статей и финансовых показателей гораздо логичнее и комфортнее для него. Цифры всегда понятны — они не играют в прятки, не имеют подтекста. Ты либо умеешь их читать, либо нет. Два — это два, минус — это убыток, а плюс — прибыль. Герман имел представление, как повысить ту же рентабельность, за какие рычажки потянуть, чтобы улучшить платежеспособность. Где убавить, а где нарастить. Такой простой и понятный мир. И как все загадочно, до невыносимости сложно в реальном, в проекте под названием «жизнь»!
Наконец-то нашелся человек с альтруистическим порывом, который направил Германа в сторону аэроэкспресса.
Слава богу, переезд в метро не занял больше десяти минут. Вонючая подземка поразила Германа, словно открылась другая Москва — обратная сторона медали. А возможно, эта сторона и составляет настоящую жизнь, с ее взлетами и падениями. «Вот, — говорит старая подземка, — смотри, как люди теряют все: дом, работу, свой облик. В городе миллионных возможностей правят те же плюсы и минусы. Но только не ты дергаешь за рычажки. Ты можешь сорвать куш, а можешь все проиграть. Ставка у всех одна — жизнь».
Взяв билет на скоростной поезд до Владимира, Герман присел в зале ожидания. Он не проникался духом свободы и путешествий, о котором кричат в своих блогах энтузиасты, исколесившие мир. Наоборот, тысячи опасностей, множество хищных глаз чувствовал на себе Герман. И кто ты — чья-то добыча, чей-то куш? Вот расхаживает один элемент, засунув руки в карманы треников, и стреляет глазами по очумелым от новых впечатлений приезжим. Где-то здесь, среди шумящих и галдящих голосов, присматривает новую жертву. Кто-то потеряет бдительность, растерявшись в пестром окружении новизны, и столкнется лицом к лицу с обратной стороной. И какое это будет лицо? Явно не улыбающейся во все тридцать два белых зуба блондинки с рекламного баннера.
«Интересно, — думал Герман, — можно ли использовать оружие во благо? Как бы поступило государство? Показывало бы меня по всем каналам, чтобы я внушал, подобно Кашпировскому, истинные ценности, гуманизм и прививал чувства долга и ответственность? Как бы изменился ну вот хотя бы этот криминальный элемент, что стреляет глазами, пропитыми, мутными, как медяки на лице? Аж жуть берет. Пошел бы работать, завел бы семью? А что бы я ему сказал с телеэкрана? Работать, работать, мать твою! И все бы ринулись. А где? Будто у нас сейчас нет очередей в службу занятости. Или вещал бы всем: «Хватит пить!» И вскоре наше государство прогорело бы — акцизы… Никто не захотел бы лишиться такого источника доходов. Нет. Не для этого я нужен органам. Не мир во всем мире творить они собрались. Недаром же в ходу у нас выражение: «Раз в год и палка стреляет». Да-да, смысл в том, чтобы быть осторожнее, чтобы не наводить на людей ружье, пусть и не заряженное. Только это все стерлось, а вот палка стреляющая осталась. Ведь не летает она, не прорастает, а стреляет! Потому что человек из всего способен сделать оружие. Только в одну сторону работает мышление. Хоть и цивилизованный, хоть и «Человек Разумный», а не потому, что энциклопедия в мозгах. Разум в другом — как себе кусок урвать, как выжить — естественный отбор. Так и я для них — «оружие», сами сказали. Не лекарство, не инструмент, а оружие! И появится другой элемент, куда более зрящий, чем этот вокзальный. И жертв у него поболе будет, оптом, так сказать. Государствами прикарманивать, судьбами…»
Герман держался изо всех сил, чтобы не заснуть. В самолете он так и не смог сомкнуть глаз. Но зато удалось многое обдумать, сопоставить. И выводы совсем не радовали его. Повернуться? Уйти? Скрыться? Но где? И как жить на чужбине? У него в кармане чужой паспорт и совсем не густо в кошельке. Жить в бегах и вечном страхе быть узнанным, настигнутым. Ждать удара в спину, бояться заглядывать людям в глаза — хуже смертного приговора.
«Но где же Марина?»
К полудню Герман уже стоял напротив гостевого дома «Спасская слобода» — небольшой домик с покатой деревянной крышей и с внутренним двориком за высоким забором. Гостиница домашнего типа, уютная, на окраине и без того тихого городка. На входе тапочки, рядом на столике — самовар.
