Да какой там друг! Отца своего он не помнил и именно как отца воспринимал теперь Викентия Ивановича.
К зиме об этом Тайном Суде он знал уже многое. Суд возник лет пятьсот назад, а может, и намного ранее. Целью же Тайного Суда было восстанавливать справедливость в этом мире, где ее, справедливости, пока что с гулькин нос.
Особенно нравилось Федьке-Викентию слушать про давнюю историю этого Суда. Графы, герцоги, короли — и те страшились и не больно-то распоясывались, если кто-то поблизости произносил слова: «палка, камень, веревка, трава, страдание».
Викентий Иванович давал ему записи, в которых рассказывалось о некоторых делах Суда, и Федька-Викентий диву давался, к какой же силище он, оказывается, примкнул! Это не то что Минька Прыщ, которому пофартило примкнуть к уркам. Там тоже сила, но это смотря с чем сравнивать. Если с Тайным Судом — то просто смешно: вшивота!
Как вон это Суд с одним зарвавшимся маркизом расправился! Хоть дело было еще при царе Горохе, но все равно впечатляло! Тот маркиз, узнав, что Тайный Суд им занялся, стал прятаться аж в самом Лувре, во дворце французских королей.
Что, помогло? Шиш с маслом! Нашли в том же дворце повешенным. Да где?! В королевском нужнике!
Или тот царский полковник, что над детьми измывался навроде покойного Упыря. Ехал себе тот полковник в поезде — и вдруг нет его. А где он?
А вот где: возле рельсов прибит колом к земле. Ну, кто, кроме палача Тайного Суда, так сумеет?
А польский один магнат! Крестьян своих, гнида, запирал в погребе и держал там, пока не подохнут с голода. Как узнал, что Тайный Суд его приговорил, убёг аж в Южную Америку!
Помогло? Шиш! Там, в горах, и нашли в пещере, заваленной камнями. Он одной травой питался, пока с голоду не сдох, как те его крестьяне. Вот она, настоящая справедливость!
И еще множество таких историй он теперь знал. Читать — не оторвешься!!!
Одно стало печалить. Это когда дочитал до того места, где говорилось о том, кто имеет право стать членом Тайного Суда. Оказывается, только родной сын какого-нибудь другого члена, и ни в коем случае никто иной. Так что выходило ему, хоть он теперь и Викентий, все равно оставаться Федулой с Сухаревки. Глядишь, иногда кликнет кто-нибудь из Тайного Суда, чтоб помощь какую маломальскую оказал, — уже тем, Федуло, и радуйся.
Но даже этой малости он радовался всерьез. А помощь от него вскоре опять понадобилась.
Однажды Викентий Иванович сказал, что как раз вблизи Сухаревки живет такой гражданин Васильцев (вот когда он впервые услышал эту фамилию), и является этот Васильцев не больше не меньше, как сынком самого бывшего председателя Тайного Суда.
Бывает же счастье у людей!
Но только Васильцев этот об истинной должности своего отца пока, оказывается, ни сном ни духом не ведает. Подойдет время — ему расскажут, но пока оно, это время, не подошло.
Почему еще не подошло, Федька-Викентий спрашивать не стал, его старший друг не любил, когда перебивают вопросами. Не время — что ж, значит, не время.
А до той поры, когда этот хромоногий очкарик Васильцев обо всем узнает, надо беречь его всеми силами, чтобы дожил благополучно до той счастливой минуты.
Дело осложнялось тем, что Викентий Иванович узнал от своих поднадзорных: начал охоту на этого Васильцева какой-то майор по фамилии Чужак, из самого НКВД, большая там, на Лубянке, шишка, и теперь все о Васильцеве вынюхивает, чтобы на чем-нибудь накрыть.
Почему не взяли этого Васильцева за просто так, как здесь, в СССР, нынче любого взять можно, Викентий Иванович тоже объяснять не стал (а Федька-Викентий не стал спрашивать — не любил Викентий Иванович, когда лишние вопросы задают). Можно было лишь догадываться, что и тут не обошлось без Тайного Суда. А если Тайный Суд вступается — за просто так человека не возьмешь.
И тогда вознамерился тот майор Чужак накрыть Васильцева на чем-нибудь по-настоящему серьезном, на таком, что его уже никто не отмажет.
Вообще-то ангелом-хранителем этого Васильцева был самолично Викентий Иванович, но ему часто приходилось отъезжать из Москвы по каким-то делам Тайного Суда, о которых знать никому не полагалось; вот тогда забота об этом Васильцеве перекладывалась на плечи Федьки, благо, он всегда тут, на Сухаревке, и много раз видел, как Васильцев выходил из своего подъезда.
В тот день все поначалу вроде бы шло как обычно — мазурики грелись у котлов, сухаревские щипачи приглядывались к чужим карманам.
Потом шнырь какой-то появился — по всем повадкам явно из легавых. Щипачи, мигом его раскусив, тут же разошлись. Ну а Федьке-то что — на мазуриков легавые шныри внимания давно уж не обращают.
Вдруг смотрит — а из своего подъезда Васильцев выходит. Глядь — и шнырь смотрит в ту же сторону. Потихоньку шнырь фотографию из кармана достал, сравнил ее с настоящим Васильцевым, и сразу глаза стали радостными. Значит, его-то, Васильцева, и поджидал.
Федька потихонечку — да поближе к нему. И пригляделся внимательнее, чтобы потом шныря этого Викентию Ивановичу поподробнее описать. Увидел даже, когда тот папироску крутил, что у него двух пальцев на левой руке не хватает.
Закурив, обрадованный шнырь наконец направился к Васильцеву. Подошел и с улыбочкой такой змеиной его спросил:
— Господин фон Шварцбург? Вон, пятнадцать лет прошло — а почти и не изменились, ваше высокоблагородие.
Васильцев — ему:
— Обознались, гражданин. И фамилия у меня другая, и знать вас не знал никогда.
А тот продолжал улыбаться, как параша:
— Как же не помнишь, Андрюша! Пятый батальон Добровольческой армии! Ты в первой роте командиром, а я — во второй. Нас еще его высокопревосходительство генерал Врангель Петр Николаевич награждал за храбрость одновременно! По рюмке рома поднес!.. Ну, вспомнил, никак?
— Чушь какая! — сказал Васильцев. — Сроду я ни у какого Врангеля не служил! Оставьте меня, ради бога.
Причем правду говорил. Федька про него почти все знал. Был он математиком. Правда, как Федька слыхал, со службы его недавно выперли, теперь вкалывал истопником.
Математику Федька когда-то учил — еще до того, как родители померли с голоду. Дроби какие-то, треугольники, пропорции, в общем, всякая хренотень. То, что взрослый дядька может всерьез всей этой хренистикой заниматься, когда давно мог бы уже заседать в самом Тайном Суде, сильно подрывало в глазах Федьки-Викентия его авторитет, отчего окрестил он про себя этого очкастого, хромого Васильцева Чокнутым.
Но уж у Врангеля чокнутый этот Васильцев ни с какого боку не служил, да и служить никак не мог: ему в ту пору лет шестнадцать было, а то и меньше.
Но Трехпалому до того дела мало — лезет с объятиями, хоть палкой от него отбивайся.
— Ну как же! Крым! Перекоп! Пятый батальон!.. Помнишь, каких дел с тобой понаделали, до сих пор большевички небось помнят!
